Я покачал головой; шокировать меня чем-либо эта женщина была неспособна: мы говорили с ней на одном языке — разве что она им владела чуть получше.

— Вы-то, конечно, консерватор до мозга костей. К тому же, в плену побывали; а оттуда — со всеми своими довоенными принципами — к нам, в сегодняшний день. Нет, вы ничего такого не подумайте, я очень люблю своего мужа. Но привязалась я к нему по-настоящему лишь когда… отвязалась кое в чем. Когда нашла себе отдушину.

— В чем же это?

— В садике. Началось это во время войны: естественно, из-за нехватки продуктов. Ну а потом бросить его я уже не смогла. Нет, вы не туда смотрите, это совсем не то, — она махнула рукой на цветочные клумбы, — тут работает садовник, а заправляет всем Арнольд. Мой садик — там, за дорогой, среди пристроек. Когда-нибудь покажу его вам, если захотите. Там все у меня маленькое, миниатюрное: морковочка — вот такая, с пальчик; луковки-жемчужинки, как раз для солений. Страсть как люблю возиться на кухне. Хотя, конечно, — опомнилась она, — боюсь, до сих пор не давала вам повода в том меня заподозрить.

Взмахом руки Фабиенн пресекла мои возражения и взглянула на часы.

— Пойду взгляну, может быть, мальчик уже проснулся.

— Давайте я схожу: все равно подниматься за зажигалкой.

— А вы его, пожалуй, и не найдете. Он у нас непоседа: никогда не спит на одном месте. Разбаловали, я понимаю, но… не стану утомлять вас объяснениями. Кофе себе нальете сами?

— Поутомляли бы еще чуть-чуть. Ради этого от кофе готов отказаться.

Что так притягивало меня в этой маленькой женщине? Сухое, увядшее личико и внезапные отблески еще недавней, юношеской красоты; сдержанность во взгляде, глубина в голосе и эта неожиданная, обезоруживающая откровенность — все вдруг показалось мне очень близким, будто давно знакомым. Чтобы как-то удержать ее рядом, я спросил первое, что пришло в голову.

— С такими привычками трудно ему будет, наверное, в школе?

— Отчасти поэтому он все еще здесь, — Фабиенн умокла, прикусив губу, — мы все-таки надеемся, что у него пройдет это с возрастом, — продолжала она не слишком уверенно, — дело в том, что и у Арнольда хроническая бессонница, из-за этого мы с ним даже спим раздельно. Возможно, по наследству передалось, как вы считаете? В любом случае, не станешь же ребенка в таком возрасте пичкать снотворным, а уж наказывать его за эти ночные бдения и вовсе бессмысленно. Тем более, в чем-то мы и сами виноваты.

Фабиенн поднялась, взяла у меня тарелку; затем запустила ломтик хлеба в тостер. Движения у нее были такие вялые, будто она слишком напряженно пыталась расслабиться. Наконец легким перышком она опустилась в кресло.

— Года четыре назад с нами была няня. Доминик-Джон рос беспокойным ребенком, утомлял ужасно, — мне показалось, здесь она стала вдруг осторожнее подбирать слова, — всех, но только не ее: женщина была предана мальчику настолько, что никакой помощи даже от нас не принимала. Старомодная няня, правда? Сейчас такой днем с огнем не сыщешь. Муж, правда, постоянно вмешивался, вечно выходил из себя — тут уж мне приходилось ее защищать… Как-то вечером мы отправились на званый ужин. Это был официальный прием в Мэншн-хаусе, и почему-то Арнольду обязательно нужно было присутствовать; ах да, он же там выступал со спичем. Терпеть не могу подобных мероприятий, но Арнольд настоял: со мной, дескать, он чувствует себя увереннее — одним словом, пришлось ехать. Да и почему бы нет — мы считали, что во всем можем положиться на нашу няню.

Она умолкла. Потом вдруг закрыла лицо руками, снова выставив напоказ свои бедные изуродованные пальцы.

— Если тяжело, не нужно об этом.

Руки скользнули вниз, пальцами зацепившись за край стола.

— Кажется, я понимаю Арнольда… Наверное, вы очень добрый человек.

Я покраснел, вспомнив, сколько раз, по доброте душевной, подводил своего верного друга. Она заговорила снова, уже спокойнее.

— Как мы радовались, когда она только у нас появилась! Вы понимаете — настоящая няня, как из сказки: седые волосы, розовые щеки, в меру строгая и очень ласковая, а терпеливая — ну свыше всяких сил. Но закончилась война. Война, которая задела каждого, — как-то мы тогда не задумывались об этом. Позже доктор рассказал нам, что женщина долгие годы страдала от межреберной невралгии — кто бы мог подумать! — а незадолго до нашей встречи с трудом оправилась от нервного припадка: это был рецидив давнего шока, после плимутской бомбардировки. Расспроси мы ее как следует, она бы и скрывать, конечно, ничего не стала, но уж очень сама о себе не любила распространяться. Как-то раз заметила невзначай, что поработала в госпитале, ну и — «да, получила свое…» Не раз мы замечали, что с няней что-то неладно: женщина казалась раздраженной, усталой, но с ребенком преображалась на глазах, — Фабиенн остановилась, чтобы перевести дух. — В Лондон, короче говоря, мы выехали со спокойной душой. Ночью ударил мороз — было это где-то в самом начале весны, днем только начинало подтаивать, и Арнольд, помню, все ругал себя за то, что забыл залить антифриз. Знаете, бывает так: все время откладываешь…