Мамонты поднимались все выше, и вот уже пушечные выстрелы перестали доставать их. Грохотало теперь только позади, а потом стрельба и вовсе прекратилась. Гуганяне бросили пушки: слишком тяжело было тащить их вверх по крутому склону.

Но погоня не отставала. Внизу, на ледяной равнине, почти не осталось солдат, все они карабкались по уступам, ручьями и реками тянулись по ущельям; мамонты шли впереди всех, за ними, с небольшим отрывом, конные и пешие воины.

Гуганяне, те, что на мамонтах, держались от беглецов в полумиле, так что Белолобому и Маме приходилось бежать без остановок: стоило расстоянию немного сократиться, и в ход пошли бы ружья.

Подъем становился все круче и опаснее. Потом Предельные горы и вовсе вздыбились отвесной стеной, оставив беглецам единственный проход: глубокое узкое ущелье, только-только протиснуться мамонту. Его дно круто поднималось; там было полно снега. Белолобый следом за мамонтихой вошел в ущелье, и тогда Бату шевельнулся и сказал:

— Здесь ты меня сними, друг мамонт. Ни к чему волочь на спине мертвеца. А ты, Орми, дай мне ружье, а лучше два. И не спорь, пожалуйста, я дело говорю.

Орми, похоже, что-то попало в глаза. Он еще сильнее стиснул зубы и промолчал. Белолобый бережно опустил Бату на снег. Потом протянул хобот за ружьями.

У входа в ущелье лежал валун. Бату пополз к нему, оставляя в снегу кровавую борозду. Ружья, целых три штуки, он тащил за собой, и видно было, что ноша ему не по силам. Но он преодолел эти пять сажен и, притаившись за камнем, направил ствол на врагов. Стрелять было еще рано. Бату замер.

— Прощай, — сказал Элгар странным глухим голосом. — Имир видит тебя сквозь тучу.

Мамонты побежали вверх по дну ущелья. Эйле плакала. Хреса утерла сопли. Потом они услышали выстрел. Бешеный рев, грохот. Долгая тишина. Белолобый и Мама поднялись еще на четверть мили, прежде чем второй выстрел прокатился эхом по ущелью. И снова рев и грохот.

— Верный глаз у него, — сказал Кулу.

Беглецы поднимались до самой ночи и выстрелов больше не слышали. Погоня сильно отстала. Они решили остановиться на краткий отдых. Мороз стоял лютый; по счастью, тюки с гуганской меховой одеждой были на месте, и все смогли одеться потеплее. В трещинах скал кое-где торчали сухие деревца и чахлый обледеневший кустарник. Кулу развел огонь. Костер показался им настоящим чудом: никто не надеялся найти топливо так далеко на севере, да к тому же высоко в горах.

— Это еще ничего, — сказала Хреса, протягивая к огню побелевшие руки, — Прошлой зимой в горах Мару не такого лиха хлебнули. Это разве мороз.

Хреса не теряла времени даром, пока ее спутники были в Дуль-Куге. Ей удалось подстрелить пару снежных козлов, и теперь они болтались по бокам мамонтихи, связанные за рога прочной веревкой. Так что путникам было чем утолить голод.

— Куда мы теперь? — спросил Кулу мрачно, вороша палкой угли. — На носу зима. В горах только подохнуть. Чего молчишь, старый? Отвечай.

Элгар смотрел поверх голов в черное небо.

— Я узнал эти места, — сказал он спустя минуту, — Здесь проходит единственный путь через горы на восток. В давние времена на этих склонах шумели кедры и всегда было тепло, даже зимой. Глубинный жар Земли согревал долины и ущелья по обе стороны перевала. Потому-то и сейчас здесь нет вечных снегов, хотя внизу — ледник толщиной в полмили. А теплее всего было в долине Иггир. По склонам там били горячие ключи, и только дно оставалось прохладным.

— Иггир? — Орми нахмурился. — Не та ли это долина, куда спустился Улле с небес и которая теперь зовется Темной землей?

— Да, это она, — сказал Элгар. — И мы не минуем ее, если гуганяне будут преследовать нас и дальше.

— Куда ж они денутся, — буркнул Барг, — Такую силу пригнали — теперь не отступятся. А что, худо нам в этой Темной земле?

— Если б вернулся оттуда хоть кто-то живой, мы бы знали, худо ли там, — сказал Энки.