«Узнаешь меня?» — спросил я.

Она потеряла дар речи. Ее спутник промямлил что-то вроде: «Эй, приятель, что тебе нужно?»

«Заткнись, — сказал я ему тихо, но твердо. — У твоей девушки большие проблемы. Если тебе тоже нужны проблемы, я могу это устроить».

Он посмотрел на девушку, потом на Эдди, который изо всех сил старался выглядеть грозно, выскочил из-за стола с проворством глубоко женатого человека и исчез.

«Ты меня погубила, — сказал я девушке. — Если у тебя осталась хоть капля совести, ты напишешь показания и расскажешь, как вы меня подставили».

Она кивнула в ответ: «Мне эта история тоже не нравится. Я сделаю то, о чем ты просишь — поеду в Нью-Йорк, встречусь с твоими адвокатами и подпишу показания под присягой».

«Прямо сейчас?»

«Хорошо, — сказала она, — только мне надо зайти к себе в номер и переодеться».

Мы с Эдди последовали за ней и остались ждать у двери номера. Десять минут, пятнадцать, полчаса… Наконец мы постучались, вошли… и, конечно, никого не обнаружили — она сбежала через окно в ванной.

Приближался суд. Я очень боялся депортации и готов был на все, чтобы себя защитить. Поэтому я с радостью ухватился за предложение Фиделя «Люка» Лухана, недовольного своей хозяйкой филиппинского дворецкого Мерри Фарни, подтвердить в суде, что за время нашего брака он видел Мерри в пикантных ситуациях с шестью другими мужчинами. Среди них были Хью Пикеринг, Лоуэлл Биррел и Сонни Гризуолд, которого бульварные газеты называли «лохматым» (и который, как я уже говорил, одевался за счет Мерри Фарни).

Да, пресса хорошо повеселилась за наш счет. Бракоразводный процесс стал главным светским скандалом Нью-Йорка в феврале 1940 года. Это было обычным делом для Мерри Фарни, чье имя останется притчей во языцех до конца ее неудавшейся жизни (я был четвертым из девяти ее мужей, среди которых впоследствии найдется место и пособнику нацистов, и шведскому официанту). Но я считал эту историю, которую мне еще долго будут припоминать, настоящим позором для себя. Судебное разбирательство провели за один день; к моему ужасу, мои адвокаты не дали мне сказать ни слова. Судья Аарон Леви вынес вердикт через неделю. Я надеялся, что показания филиппинского дворецкого смогут нейтрализовать сфабрикованные обвинения Мерри Фарни. Не вышло. Судья принял ее сторону: «Был ли это брак по расчету и по каким причинам он был заключен, не будет рассматриваться в данном судебном разбирательстве… Также мы не будем касаться вопроса, стоит ли вообще американке из добропорядочной семьи вступать в брак с титулованным иностранцем… В рамках процесса мы должны вынести решение только по одному пункту: виновен ли ответчик в супружеской измене, которая произошла в отеле. Приведенные доказательства полностью подтверждают этот факт».

Судья Леви, чья ксенофобия очевидна из его вердикта, отклонил мои встречные обвинения, как «не заслуживающие доверия».

Ладно, но почему никто, включая моего адвоката, не спросил у мисс Фарни, как получилось, что она решила подглядывать в замочную скважину моего гостиничного номера?

Я тогда уже начал подозревать, что за пристрастным отношением судьи Леви кроется не только распространенное недоверие к иностранцам, а более корыстные мотивы. Поговаривали, что он берет взятки и что Мерри Фарни ему заплатила. Доказать мы это не могли, все было на уровне слухов. Но в ноябре 1952 года судья Леви предстал перед Комиссией по правонарушениям штата Нью-Йорк и вынужден был ответить на вопрос, почему он оказывает протекцию при приеме на работу своим знакомым и, в частности, трудоустроил десять приятелей своего зятя и своего слугу, у которых, по словам «Нью-Йорк таймс», не было юридического образования. Более того, от него потребовали объяснить, откуда на его счете взялась сумма в 80 561 доллар. Объяснить он ничего не смог и с позором ушел в отставку. Когда я об этом узнал, у меня из глаз полились горькие слезы. Я так долго ждал, чтобы справедливость восторжествовала.

По прошествии времени стало ясно, что меня засудили благодаря стараниям беспринципной женщины и продажного судьи. Но тогда никто не верил в мою невиновность. Моя репутация серьезно пострадала, в глазах общества я выглядел глупым пошляком. Заголовок в «Дейли ньюс» гласил: «Суд избавляет Мерри от порочного графа».

Кстати, та же газета привела комментарий мисс Фарни: «Мне надоело, что меня называют сумасбродной. На самом деле я очень здравомыслящий человек».

А я был порочным графом и, по словам другой газеты, «международным бродягой». Конечно, это было ужасно (хотя по худшему сценарию, с моей депортацией, события все-таки не пошли). Мама сопровождала меня в здание суда на Фоли-сквер, она, как всегда, поддерживала меня, а вот я подвел свою семью, сделал из Кассини каких-то клоунов. Такое не прощается, и я, разумеется, никогда не простил Мерри Фарни.

После нашего развода ее жизнь стремительно покатилась вниз. Она умерла в полном одиночестве, жалкая и никому не нужная, в Хьюстоне, штат Техас.