— Все до единого. А Уваров сказывал Проне-та: «За премию, говорит, остался». Насмехался ён.

В зимовке накурено. У печки сидят «стройматериалисты» вместе с начальником отряда Аристовым.

— Если завтра ничего не будет известно, уезжаем вниз, — басит Аристов. — Я пока еще хочу жить.

— И надо спешить, а то вода все больше и больше падает, и Амгунь замерзнет, — поддерживает его Володя Егоров.

Мне эти разговоры совсем неинтересны. Я-то уж никак не поеду вниз.

22 октября. Холодный, порывистый ветер жжет лицо. По Амгуни идет шуга, трется о забереги, шуршит. Над водой колышется голубой туман. Его качает ветер, и он то откроет другой берег, то снова скроет, и тогда река кажется безбрежной. По небу быстро плывут кучевые облака, они как бы спешат на юг, укрыться от непогоды и холода.

Спешу укрыться и я. Вымытое лицо стягивает ветер.

«Бррр», — врываюсь я в зимовку. Но не успеваю вытереть лицо, как вбегает Шура.

— Сверху два бата идут к нам-атка!

С полотенцем в руках выбегаю на берег. Бегут и остальные. Внизу, под обрывом, к заберегам уже пристает первый бат, и из него выходит человек в борчатке, финской шапке, и рядом с ним какая-то женщина. Я вглядываюсь и вижу упрямый подбородок.

— Константин Владимирович! — раздается радостный крик Ник. Александровича.

«Ну, как же это я не узнал его сразу», — думаю я и спешу подать ему руку. К. В. хватается и выскакивает на бровку обрыва. Протягиваю руку женщине, но это не женщина, а рабочий Киселев. Ну, его не мудрено и спутать, он и вблизи как женщина. У него совершенно безволосое лицо.

Окружив К. В., направляемся к зимовке.

Вся борчатка К. В. обледенела. Он сбрасывает ее, ставит к стулу карабин и, улыбаясь, говорит как бы вскользь о том, как они вчера чуть-чуть «не сыграли в ящик», это означает — чуть не утонули.

— Ну, а как у вас дела?

Ник. Александрович рассказывает обо всем, и о Походилове, и о Прищепчике, о рабочих, ушедших к нему за документами, об Олейникове и художнице, о том, что вот уже одиннадцать дней как нет самолетов, и что у нас есть нечего.

— Я привез три мешка муки, сахар, картофель и немного оленины.

— О! — вырывается единодушный возглас.

К. В. рассказывает о том, что все эвенкийское население в Могдах посажено на строгий паек. Недовольны, конечно. Маккавеев просил продержаться до первого ноября, а там поможет. А оленину достал так: созвал сельсовет и колхозников, обрисовал наше положение. Надо, говорю, помочь. Перевели мои слова эвенкам, закивали они головой и продали одного оленя. Ну, а теперь маленьким отрядом вы будете двигаться дальше. Я уже на двадцатом километре от Могды, ну еще пройду, да вы километров двадцать пройдете, и сомкнемся.

К. В. оживлен, он радостно говорит обо всем, подбадривает нас.