Я посмеялся над этим.

– Или о революции, – заключил я и всё рассказал Элизе, потому что знал: это единственный человек в моей семье, который поймет меня. Элиза умела слушать без осуждения и непоколебимой уверенности в том, как верно распоряжаться жизнями других. После двух недель дома я стал жертвой раздражающей лени, которая заставила меня искать способ полезно провести время. Конечно, я много читал и готовился к следующему году, но всё же чувствовал, что развивать один только мозг – мало: нужно занятие и для тела. Я попросил отца дать мне какую-нибудь работу в столярном цехе. При этих словах – а я озвучил свою просьбу вечером за обедом при всей семье – Гуннар оживился и предложил стать моим наставником. Отец также оценил мой порыв, и только мама ничего не сказала: похоже, она понимала истинную причину моих действий.

Утром брат пригласил меня в роскошный кабинет на втором этаже, но я отказался и остался в цеху, где около пятидесяти рабочих трудились в пыли и опилках под оглушительное дребезжание пил.

– И что, ты собираешься работать здесь? – удивился Гуннар.

Я улыбнулся.

– Так разве это работа – сидеть в кабинете? – спросил я.

– Ты шутишь! – решил он.

Чтобы показать ему, что я не шучу, я снял пиджак, схватил рубанок и с воодушевлением принялся толкать его взад-вперед по столу.

Рабочий осторожно взял его у меня и показал, что и как нужно делать. Я поблагодарил его и спросил, можно ли мне поработать здесь. Он смущенно посмотрел на брата, тот сурово взглянул на меня, покачал головой, махнул рукой и пошел в кабинет.

Я пробыл в мастерской три недели. Отец предложил мне зарплату как рабочему, но я отказался. Я работал руками – ради удовольствия и того, чтобы что-то познать, а не из-за денег. Руки жгло от волдырей и порезов, кости ныли, мышцы тянуло, зато разум был свободен. Мне хотелось пригласить работников цеха на обед. Я бы даже разделил с ними кров и ночевал в общем бараке – у многих из них не было ни семьи, ни дома, куда можно прийти на ночь, и они жили в комнатах, которые отец построил специально для них. Но я не просил отца об этом – он бы меня ни за что не понял.

– Работа с деревом приносит мне настоящую радость. Это, наверное, как для тебя – преподавание… Не подумай только, что я отказался от философии. Мы, люди, – думающие существа, мы зависимы от мышления. Но одного его недостаточно.

Элиза убрала прядь волос со лба и уставилась на меня:

– Что ты пытаешься этим сказать?

Я в замешательстве покачал головой:

– Не знаю. Может, мне нужно измениться и больше работать физически?

– Так что тебе мешает?

– Ничего, – попытался я объяснить, – но…

– Что «но»?

– Я не уверен, что это правильно.

Она погладила меня по волосам, и в ее нежной улыбке я укрылся от всех переживаний мира.