Ему нравилось размышлять – о чём угодно, даже о пустяках. После того как дедушка Йолсен признался, что его дочь Гюнхиль, мать Эйнара, в молодости тоже частенько погружалась в свои мысли, Эйнар еще чаще стал впадать в задумчивость – так он ощущал себя более похожим на покойную мать, как будто встречался с ней.

Арне встал из-за стола и вышел в удушливый зной того бесконечного лета.

– Эмиль, давай уже заканчивай есть, – сказал Эйнар, кладя тарелку отца в ведро с грязной посудой. – И сходи подои Перниллу.

Коза уже постарела, и поэтому молоко у нее стало нежирным, а иногда даже горчило. Старость испортила и ее нрав, сделав беспокойной, нервной и чувствительной к тому, как с ней обращаются.

Эмиль фыркнул. Он играл с рыбкой, которую Эйвинд вырезал для него из изогнутой кости кролика. Только Эйвинд сказал ему, что это китовая кость. И Эмиль верил.

Доить Перниллу – одна из его домашних обязанностей. Еще отец поручал ему собирать яйца, приносить воду и помогать Эйнару по дому. Правда, он бы предпочел всего этого не делать.

Эмиль ел медленно и явно тянул время.

– Ну? – настаивал брат. – Ты будешь шевелиться?

– Да иду, иду… – Эмиль положил рыбку в карман и нехотя вышел за дверь.

– А после того, как принесешь молоко, выпусти ее, пусть пасется, – добавил Эйнар, выглянув из окна.

Лишайники, растущие между расщелинами скал, оказались более питательными, чем свежая трава, сено или объедки, – лучшее, что этот остров мог предложить старой козе.

Было воскресенье. Несмотря на то, что на острове воскресный день мало чем отличался от остальных, Арне старался, чтобы на обед обязательно было дравле – сладкое блюдо из молока, которое подавали с крепким черным кофе. Этот обычай завела еще Гюнхиль, и в память о ней семья соблюдала его все эти годы. Поэтому, как только Эмиль принес свежее молоко, Эйнар приступил к работе, устроившись в прохладном уголке дома.

Утро близилось к полудню. Какое-то время за работой Эйнар думал о том, что сделает со своей долей сокровищ, если они действительно их найдут. Но так и не придумал. Он не знал, как бы поступил. Корабль ему не нужен, а семья, жена и дети казались чем-то еще очень далеким, почти недостижимым. Эйнар чувствовал, что ему вообще ничего не нужно. Совсем ничего. Всё, в чём он нуждался, имелось на острове просто так, бесплатно.

А сейчас ему нужна была вода, чтобы вымыть грязную посуду, лежащую в ведре. Он выглянул на улицу и позвал Эмиля. Ему ответил неутомимый Эйвинд с башни маяка; братья помахали друг другу. Эйнар еще раз позвал Эмиля, но тот не ответил. Тогда он сам принес воду и вернулся в дом, который после слепящего солнца и зноя снаружи показался ему темным и прохладным.

Он думал о матери.

Иногда Эйнар пытался представить ее себе, но не мог вспомнить ничего определенного. Портрет Гюнхиль, конечно, никто не написал. Эйнар знал, что у нее были светлые волосы и кожа и нежные, округлые черты лица. Но в мире столько красивых белокурых женщин! Когда Гюнхиль умерла, Эйнару только исполнилось пять лет – слишком мало, чтобы у него остались воспоминания, а не просто впечатления.

Он думал не только о ее внешнем облике. Каждый раз, когда старый Пелле Йолсен приезжал на остров – что случалось всё реже – и рассказывал внукам об их матери, Эйнар слушал его с восторгом и не мог наслушаться.

Он хотел знать о матери больше, потому что чувствовал, что собственных воспоминаний ему не хватает. Когда из раза в раз рассказываются одни и те же истории, они в конце концов словно присваиваются слушателями. В них верят, даже если сомневаются в их достоверности.

Отсутствие воспоминаний о матери не мешало Эйнару думать, будто Эмиль помнит ее. Он сочинял связанные с ней истории и ситуации, наделял жизнью и словно переживал заново. Он и сам уже не мог отличить правду от вымысла, реальное от воображаемого.

Эйнар, например, не знал, оставалась ли когда-нибудь Гюнхиль возле их кровати по вечерам, ожидая, когда они с Эйвиндом уснут. Но ему бесконечно хотелось верить, что так и было, и потому он делился с Эмилем историями о ласковой маме, которая каждый вечер рассказывала им сказки. И от этого тоска по матери становилась еще сильнее и глубже. Он восхвалял ее терпение и нежный голос, который царил над серой тишиной острова, доброту и большую любовь к отцу, хотя тот и не был склонен к проявлениям нежности и душевным беседам. Эйнар восхищался силой духа Гюнхиль и ее великодушием.