Поэтому я только обрадовалась первому серьезному похолоданию. С радостью достала пальто, ботинки, шарф и, довольная собой, отправилась в универ. Настроение против обыкновения было нормальным, почти хорошим.

К семинару я подготовилась – обе «Эдды» прочитала со всеми примечаниями и комментариями. Даже нарисовала в тетрадке высокохудожественные схемы: одну про богов – кто есть кто и кому кем приходится, а другую – про устройство мира. Вторая получилась особенно впечатляющей. Я отыскала цветные карандаши и изобразила ясень Иггдрасиль со всеми девятью мирами и мировым змеем, обвивающимся вокруг нашей многострадальной земли. Одни названия наподобие Свартальвхейма – земли темных альвов, обиталища тех самых цвергов, – настраивали меня на романтический лад, вытесняя из головы малопривлекательную реальность.

Я была этому только рада. Глупую историю с парнями обдумывать не хотелось. Вспоминая про нее, я испытывала странную неловкость и испанский стыд, хотя не чувствовала за собой никакой вины. Неплохо было бы разобраться в происходящем, но в то же время я понимала, что от меня сейчас ничего не зависит. Значит, остается ждать, ведь тайное рано или поздно становится явным, как я еще в младшей школе прочитала в знаменитом рассказе Драгунского. Именно поэтому подходить к Пашке с вопросами не стала. Созреет – сам расскажет.

И мой расчет оказался правильным. Во время большой перемены мы с Ленкой, как обычно, отправились в столовую. Преподаватель по исторической грамматике доцент с говорящей фамилией Сиромаха был столь любезен, что закончил лекцию на несколько минут раньше звонка и великодушно отпустил нас, строго наказав не шуметь в коридорах, смущая неокрепшие студенческие души предвкушением скорого обеда.

Нам повезло: мы проскочили без очереди и заняли удобный столик у окна с прекрасным видом на университетский двор. Там метался ветер, порхали листья, крутились в воздухе вертолетики – диковинные семена неизвестного мне дерева, срывались с веток редкие капли дождя, а в столовой было тепло и уютно. Особенно радовала мысль, что у нас полно времени и можно поесть спокойно, не заглатывая обед в спешке в надежде не опоздать на следующую лекцию.

– Что там у нас дальше? – спросила Ленка.

– Русская литература, – скривилась я.

В отличие от зарубежной отечественная литература семнадцатого-восемнадцатого веков меня вовсе не радовала. Даже произведение некоего Чулкова с игривым названием «Пригожая повариха» оказалось скукой смертной. Стихи Ломоносова или Тредиаковского вообще невозможно было читать. Это гораздо хуже обеих «Эдд», вместе взятых!

– А потом по зарубежке семинар? – уточнила она.

– Ага, на сладкое.

– Да какое там – к четвертой паре уже башка не соображает, – пожаловалась подруга. – А еще про всяких монстров отвечать!

Я вздохнула. Похоже, никто не разделяет моей симпатии к богам и героям древнеисландского эпоса.

Над нашим столом нависла тень. Я подняла глаза – Пашка стоял с подносом и непринужденно улыбался:

– Можно?

Мы с Ленкой не высказали энтузиазма, и он пояснил:

– Первокурсники набежали, мест нет.

Ну да, ну да! Как будто его не отпустили пораньше вместе со всеми. Но отказывать было бы совсем невежливо, и мы синхронно кивнули. Пашка уселся на свободное место, и за столом сразу стало тесно.

– Чего грустные сидите? – спросил он, зачерпывая ложкой суп.

Я едва не закипела. Кажется, недавно уже нечто подобное слышала. Не повезло мне с выражением лица. Не будешь же каждому встречному-поперечному объяснять, что я вовсе не грустная, просто у меня такие черты. Но даже если предположить, что я грущу по какому-то поводу – неужели стану делиться подробностями с малознакомым человеком?

– О русской литературе вспомнили, – вместо меня ответила Ленка, когда пауза неприлично затянулась.