Надо же, а я впервые слышу: кажется, сам электрический ток звучит. В этой тишине — очень странно. Да, снег идёт… мягкий такой.
Максим вдруг опять рванул вперёд. Ладно; постояли — и дальше. Нечего тут долго стоять… хотя я внутри вдруг оттаиваю — спасибо, спасибо, что показал мне. Я запомню.
Сначала не поняла, почему так тяжело стало идти… устала, что ли? Потом только дошло — мы поднимаемся. Лыжня то есть, то местами пропадает, и я иду по следам Макса. Темпа уже вообще никакого нет, просто идём, и мне вдруг стало так странно. Мы в лесу, совершенно одни, и с вот этим Максом, с которым только несколько слов и успели сказать.
Левой, правой. Руки зато согрелись, вот это хорошо. И вообще жарко. Ёлки, вернее — ели, огромные… на них шишки… ещё другие деревья, без листьев не поймёшь… за верхушками проглядывает призрак солнца в бледном нежном небе. Там, наверху, ветер беспокоит тонкие ветки; а тут — тишина.
И тут мы резко пошли в гору. Всё выше, выше… не могу… Макс оглядывается — помочь? (Это как он, интересно, собирается помогать?)
Всё, поднимаюсь елочкой. Медленно… расстегнула уже куртку. Сердце сейчас выпрыгнет, надо заниматься спортом, что ж моему организму такая ерундовая нагрузка так тяжело даётся… ещё два шага, ну, ещё! Давай… и хочется спросить уже, наконец — долго ещё? И вообще… куда мы идём?!
Максим остановился. Стоит наверху. Значит, уже недалеко, там просвет. Все светлее и светлее… ещё немного — и!
Лес кончился. Мы стоим на высоком склоне — внизу река и поле с коричневыми сухими стеблями и сухой травой, камыши сквозь снег, и деревня, и дым из трубы, и синий лес вдали чернеет, и ель сквозь иней зеленеет — нет, речка подо льдом не блестит, это если бы яркое солнце… сейчас нет. И хорошо — если бы тут было солнце — с ума можно было бы сойти от красоты. Я снимаю перчатку, трогаю в кармане ледяной телефон — да нет. Бессмысленно. Какой тут телефон; эта бесконечность, эта нежность…
Оборачиваюсь — Макс стоит без шапки, тоже в распахнутой куртке, и смотрит. На всё это. И… и лицо у него. Как же я… как же я не рассмотрела! При чем тут собаки, выдумала тоже бульдога какого-то…
Если слепить такую голову из белого гипса — можно поставить её в кабинете рисования. Неловко так разглядывать человека, и после шапки у него волосы смешные… но при чём тут… видно же, какое лицо!
Максим вдруг смотрит на меня. Прямо на меня, я даже вздрогнула. Не улыбается, просто смотрит, легко так. Ничего нет такого страшного в том, чтобы разглядывать человека — тем более, может, никогда больше его вот так не увидишь. Пусть…
— Красиво? — спрашивает он. И наконец улыбается — одними глазами.
И я вдруг задохнулась от этого, от того, как он сказал. Вот так просто. Вот так — без страха показаться смешным или там ещё чего… и что тут ещё скажешь. Если красиво! Так красиво, что…
— Да, очень.
Мы ещё так молчим. И я понимаю, что сейчас это кончится. И больше никогда не будет.
— Не замёрзла? — спрашивает он. — Анна-Мария?
Ой…
— Откуда ты знаешь?…
— Что ты замёрзла? — вот, он теперь смеётся по-настоящему.
— Да нет… нет, — моё имя. Ты знал?