– проверяй все: не все является таким, каким оно тебе кажется, или таким, каким его описывают тебе другие люди;

– легче всего ужиться с таким решением, которое основано на искреннем чувстве правильного и неправильного;

– зачастую погибает именно тот, кто начал нервничать. Тот, кто уже не переживает, кто сказал себе: «Я уже мертвый. Живу ли я или умираю – это не имеет значения. Единственное, что имеет значение, так это та оценка, которую я даю самому себе» – является самой грозной силой в этом мире;

– самое худшее решение – это отказаться от дальнейших попыток.

После года, проведенного в основном на полях сражений, Чаттертон поехал в Гарден-Сити в отпуск, чтобы увидеть, как отразится его пребывание в армии на дальнейшей жизни.

Он едва мог говорить и проводил бульшую часть дня в лежачем положении, причем прямо на полу. Иногда он начинал рыдать, а затем снова замолкал. Обратно во Вьетнам он не поехал. Вместо этого он дослужил положенный срок в воинской части, расположенной возле старинной крепости Форт-Гамильтон в Бруклине (рассказывая там психиатрам то, что они хотели от него услышать), женился на женщине, с которой был едва знаком, и вскоре развелся с ней. При этом он не прекращал удивляться тому, что стало с человеком, который когда-то хотел найти ответы на многие вопросы.

В течение пяти лет Чаттертон перескакивал с одной работы на другую, нигде не задерживаясь подолгу и нигде не пуская корней. К 1978 году ему пришло в голову, что жизнь может вот так ускользнуть от него, пока он терзается мрачными воспоминаниями, и что такой своей беспутной жизнью он позорит память тех, кто не вернулся из Вьетнама.

Он пошел работать рыбаком, занимающимся ловлей гребешков[22] в округе Кейп-Мей, в самой южной точке побережья Нью-Джерси. Работа состояла в том, чтобы рыться в кучах ила, намытого у берега землечерпалками, собирая гребешки и отбрасывая в сторону всякий «мусор». Чаттертона же, наоборот, привлекал именно такой мусор. «Не возражаете, если я заберу вот это себе?» – то и дело спрашивал он. Вскоре в его доме было полным-полно пушечных ядер, мушкетов, битого фарфора и кремневых пистолетов.

Ловля гребешков была очень прибыльным делом вплоть до 1981 года. В этот год рынок моллюсков обвалился, но к этому времени Чаттертон уже осознал, что хочет зарабатывать себе на жизнь с помощью моря. Он записался в частную школу водолазов в Камдене. Когда его подруга Кэти спросила, какую это даст ему профессию, Чаттертон признался, что даже и понятия не имеет.

Инструктор в этой школе говорил, что, чтобы преуспеть в качестве водолаза, нужно научиться производить под водой сварочные, строительные и ремонтные работы. А вот чтобы добиться грандиозного успеха, нужно уметь импровизировать в неблагоприятных условиях окружающей среды, находить способы делать возможным то, что кажется невозможным, решать проблемы, характер которых меняется буквально каждую минуту.

«Именно это я и делал во Вьетнаме, – подумал Чаттертон. – И именно в этом я могу проявить себя лучше всего».

Закончив курс обучения в школе водолазов в 1982 году, он устроился на работу в частную компанию, выполняющую подводные работы в Нью-Йоркской бухте. Там он стал заниматься разрушением бетонных конструкций, сваркой опорных балок под Саут-стрит и установкой ограждений на столбах под вертолетной площадкой, принадлежащей администрации порта. Каждый час работы требовал от него мышечного напряжения и умения ориентироваться вслепую, поскольку работать зачастую приходилось в больших полостях или туннелях, в которых ничего не было видно из-за плавающих в воде частичек ила. Бригадиры быстро заметили, что Чаттертон отличается от остальных работников, причем не потому, что он забирался в самые труднодоступные места и не отступал даже тогда, когда его тело немело от холода, а потому, что он по-особенному ориентировался в окружающем его пространстве. В условиях нулевой видимости он использовал свое тело, свой водолазный шлем и даже свои ласты для того, чтобы определить контуры своего рабочего пространства, составляя в уме трехмерные схемы из тех форм, которые он так или иначе нащупывал. Освободив себя от зависимости от обычного зрения, он научился видеть при помощи своего воображения, а это означало, что нет такого места под водой, в которое Чаттертон не смог бы добраться.

Даже дома он мысленно находился под водой. Принимая душ, он видел мысленным взором, как различные предметы опускаются на дно. Сидя за завтраком, он прокладывал пути экстренной эвакуации на светокопиях, которые он брал домой с работы. За период времени, когда он каждое утро погружался в реку Гудзон, у него испарились даже малейшие основания для страха. Не потому, что он не верил, что самое плохое с ним не может случиться – побывав во Вьетнаме, он знал, что еще как может. Он просто знал, что, если он завязнет в тине – или потеряет возможность дышать, или зацепится за острый выступ на какой-нибудь стене, – он сумеет выкарабкаться, потому что он мысленно уже побывал в этом трудном месте и заранее продумал, как ему из него выбраться.

Следующие несколько лет были для Чаттертона очень даже удачными. Он женился на Кэти и добился больших успехов в работе. Впервые в своей жизни он получал высокую зарплату, имел стабильную загрузку и пользовался щедрыми льготами – и это все на работе, которую он любил.

Чаттертон начал участвовать в устраиваемых местными магазинами оборудования для дайвинга развлекательных поездках по морю, программа которых включала погружение к затонувшим судам. В такие поездки обычно отправлялись крепкие мужчины (а иногда и крепкие женщины), которые запросто удерживали в руках молоты и ломы и на обеих ногах у них висело по большому ножу в ножнах. На глубине они рассчитывали только на себя (нырять вместе с инструктором – это для заурядных туристов) и не совались туда, куда только что полез перед ними кто-то другой. Эти ныряльщики заранее изучали конструкцию судов, потерпевших кораблекрушение и унесших с собой на дно немало жизней, а затем в субботу и воскресенье они плавали внутри этих судов рядом с костями тех, кто нашел свою смерть в море.

Вскоре Чаттертона потянуло погружаться в море еще глубже, однако развлекательных поездок, предусматривающих ныряние на большую глубину, организовывалось очень мало, и на то имелась своя причина. На глубинах свыше 130 футов люди начинают умирать – умирать от декомпрессионной болезни, нервных расстройств, потери сознания, галлюцинаций, паники и страха. Иногда даже не удавалось найти их тела. Капитаны остерегались таких людей, как Чаттертон, – фанатиков, не понимавших, что глубина может убить. Чаттертон все равно прорывался на развлекательные поездки по морю, предусматривающие ныряние на большую глубину. Однако единомышленников у него было мало. Из имеющихся в США десяти миллионов сертифицированных аквалангистов лишь несколько сотен ныряли на глубину более 130 футов – то есть на настоящую глубину.

Большой интерес у Чаттертона вызывали затонувшие суда. Покореженные и изогнутые (у некоторых из них прогнулись борта), они были своего рода стоп-кадрами тех моментов в жизни, в которые люди утрачивали всякую надежду, когда рушились все планы и мечты, и их самих, и тех, кто ждал их на берегу. Каждое затонувшее судно постепенно изменялось, причем каждый день, и это зависело от настроения океана. Многие ныряльщики гонялись за артефактами, которые можно было достать с этих судов – чашками, блюдами, иллюминаторами, – но для Чаттертона такие предметы не имели почти никакого значения. Затонувшие суда были для него головоломками, которые вознаграждали человека ровно в такой степени, в какой он был готов рискнуть самим собой ради того, чтобы их разгадать: чем дальше человек заплывал внутрь затонувшего судна, тем больше своих секретов оно ему раскрывало. Вскоре Чаттертон смог увидеть такое, чего до него еще никто не видел.

Многое из того, что делало его особенным человеком, происходило еще до того, как он являлся на причал. Он готовился очень напряженно, изучая чертежи палуб, отрабатывая свои действия при различных вариантах развития событий и представляя себе затонувшее судно не просто как какой-то сложный материальный объект, а как целую историю – историю со своим началом, своей кульминацией и своим концом. Мысленно представляя себе последние моменты существования судна перед тем, как оно затонуло, он видел, как он начинает идти на дно, и это означало, что в своем воображении он мог переместиться в те места, которые уже не существовали, и мог добраться до участков, доступных только тем, кто способен бросить взгляд назад, в прошлое.

Вскоре он почувствовал, что уже способен бросить вызов судну «Андреа Дориа», считавшемуся многими специалистами самым опасным из затонувших у побережья Америки судов. Это массивное итальянское пассажирское судно затонуло неподалеку от острова Нантакет в 1956 году после столкновения с лайнером «Стокгольм» и лежало на правом борту на глубине 250 футов. Внутренние помещения судна были длинными, темными и опасными. Малейшая ошибка могла привести к потере сознания и декомпрессионной болезни. Ориентироваться в изогнутых коридорах и на деформированных лестницах было очень трудно. Из-за ила и плавающих в воде различных частичек видимость была весьма ограниченной и иногда составляла лишь несколько дюймов. «Андреа Дориа» имело репутацию судна, которое предоставляет ныряльщикам очень хорошую возможность расстаться с жизнью, в какое бы из его внутренних помещений они ни заплыли.

Чаттертон стал забираться в такие части «Андреа Дориа» и других знаменитых затонувших судов, в которые до него не отваживался сунуть свой нос ни один ныряльщик. Для него весь смысл как раз и заключался в риске: если он отправляется в легкодоступное место, то знает, что он там встретит, а как может человек испытывать к этому интерес? В 1991 году некоторые уже называли Чаттертона величайшим из всех ныряльщиков, которых они когда-либо видели. Билл Нейгл, капитан судна, вывозившего ныряльщиков-любителей в море, сделал ему самый лучший комплимент: «Когда ты погибнешь, твое тело никто никогда не найдет».