Официальное расследование показало, что взрыв произошел от мины, и у Маккинли не осталось иного выбора, кроме как объявить войну[363]. ТР незамедлительно уволился из администрации, получил звание подполковника армии США и организовал Первый американский добровольческий кавалерийский полк, более известный как «Ретивые всадники»[364]. Сам ТР и его конники вошли в легенды в битве при Сан-Хуане, когда помогли захватить одноименный холм в хаотической стычке 1 июля 1898 года. В гуще битвы ТР выказал ту самую доблесть, о которой столько писал. Другой солдат восхищался тем, как Рузвельт «вышагивал под грохот взрывов и свист шрапнели… Теодор предпочитал стоять или ходить, принюхиваясь к запахам боя». Позднее Рузвельт вспоминал эту битву как величайший день своей жизни.

США победили Испанию еще до конца августа, а мирный договор был подписан в декабре. Побежденным выставили суровые условия: Куба обрела независимость, Испания уступала Америке Пуэрто-Рико, Гуам и Филиппины[365][366]. После войны историк и доверенное лицо Рузвельта Брукс Адамс писал, что события 1898 года станут «поворотным моментом нашей истории». Забегая вперед, он предсказывал, что «мы сможем править миром так, как до сих пор этого не делало ни одно государство… Я с нетерпением жду следующего десятилетия, которое призвано стать величайшим в истории Америки»[367].

После испано-американской войны и короткого пребывания в должности губернатора Нью-Йорка Рузвельт согласился вернуться в администрацию Маккинли перед выборами 1900 года и принял предложение баллотироваться в вице-президенты. Дуэт Маккинли и ТР одержал уверенную победу. Когда Маккинли застрелили в сентябре 1901 года, ТР очутился в Овальном кабинете всего через полгода работы на посту. В первый год президентства Рузвельту представилась возможность утвердить власть Америки после долгих лет разочарования, вызванного неуверенностью и сомнениями президентов-предшественников. Шанс выпал в 1902 году, когда Германия при поддержке Великобритании и Италии начала морскую блокаду Венесуэлы после отказа последней гасить накопившиеся долги. Далее немцы, что называется, подняли ставки, принялись топить венесуэльские корабли и пригрозили рейдом на порт Пуэрто-Кабельо.

Ощутив как раз то, что наиболее проницательный биограф ТР Эдмунд Моррис называет «инстинктом голодного хищника», и заподозрив Германию в стремлении создать постоянный морской форпост в Венесуэле, президент Рузвельт воспользовался случаем, чтобы отправить Европе недвусмысленное послание[368]. Он предупредил Берлин, что Соединенные Штаты Америки «будут обязаны применить силу при необходимости», если Германия не отведет свои корабли в течение десяти дней[369]. Затем он потребовал, чтобы европейцы урегулировали свои разногласия с Венесуэлой через арбитраж, который организует Америка. Также ТР поручил германскому послу Теодору фон Холлебену «поведать императору, что небезопасно пытаться меня обмануть, потому что покер – это американская национальная игра, а я вижу, что он блефует». Дабы гарантировать, что кайзер поймет правильно, президент продолжил: «Если император не отведет немедленно свои военные корабли от венесуэльских вод, я без колебаний воспользуюсь силами под моим командованием, чтобы их выгнать»[370]. Более того, Рузвельт дерзнул уведомить кайзера, что «в мире нет места хуже и неблагоприятнее для Германии в случае конфликта с Соединенными Штатами Америки, чем Карибское море»[371].

Требование Рузвельта прислушаться к указаниям США опиралось на доктрину, сформулированную Джеймсом Монро в 1823 году: Западное полушарие больше не являлось территорией европейской колонизации или иностранного вмешательства[372]. Смелая по размаху, доктрина Монро первоначально была скорее мечтой, а не оперативной инструкцией – и оставалась таковой до конца девятнадцатого столетия. Поскольку у США не было средств для ее осуществления, доктрина ничуть не помешала англичанам отобрать Фолклендские острова у Аргентины в 1833 году, равно как и обеспечивать значительное морское присутствие у побережья Никарагуа, а также временно захватить никарагуанский порт Коринто в 1895 году. Немцы восприняли эту доктрину столь же пренебрежительно и время от времени высылали свои военные корабли для улаживания коммерческих споров в малых странах вроде Гаити[373].

Задолго до президентства ТР начал мечтать о том, чтобы реализовать доктрину Монро на практике. Когда британские войска заняли Коринто, он забеспокоился, что Венесуэла станет их следующей целью. «Если мы допустим, чтобы Англия вошла в Венесуэлу как бы за репарациями, что было в Коринто, – писал он сенатору Генри Кэботу Лоджу, коллеге по экспансионистскому лобби, – с нашим господством в Америках будет покончено»[374]. Нежелание президента Гровера Кливленда дать британцам жесткий отпор вызвало недоумение Рузвельта, который позже заметил, что «болтовня сторонников убедила меня – этой стране нужна война»[375]. Администрация Кливленда в конце концов предостерегла англичан от посягательств на доктрину Монро в виде притязаний на колонию в Британской Гвиане (на которую также претендовала Венесуэла) и указала, что «сегодня Соединенные Штаты Америки являются фактическим сувереном этого континента, и их законы распространяются на все области, каковые служат предметом рассмотрения». Поняв, что слова Кливленда – не пустая угроза, британцы неохотно согласились определить границу через третейский суд и не испытывать пределы американского терпения набегами на спорную территорию[376].

Рузвельт настаивал на том, что Соединенные Штаты Америки обрели «достаточно сил, чтобы претворять обещания в дела в международных отношениях», и насмехался над теми, кто сомневался, разумно ли (и законно ли) со стороны США угрожать Великобритании из-за отдаленного уголка Южной Америки. Доктрина Монро, писал Рузвельт, «не ставит правовых вопросов. Речь идет о политике… Утверждать, что ее нельзя признавать принципом международного права, значит впустую сотрясать воздух»[377].

Ту же решимость Рузвельт продемонстрировал в ходе противостояния с Берлином и Лондоном. Его ультиматум убедил обе страны покинуть венесуэльские воды и уладить спор в Гааге – на условиях, приемлемых для США. Результат подтвердил убежденность Рузвельта в том, что «доктрину Монро следует рассматривать как основную составляющую американской внешней политики». Но президент предупреждал: «Еще хуже, чем бездействовать, будет провозглашать принципы, которым мы не намерены следовать, а реализация доктрины возможна, только если подкрепить ее сильным военным флотом»[378]. Проникновение США в Карибский бассейн явилось наглядной иллюстрацией этого тезиса. Позднее ТР заявил публике в Чикаго: «Если американский народ будет говорить тихо, но продолжит строить корабли и сохранять высокие стандарты обучения, то при наличии эффективного морского флота доктрина Монро охватит обширную площадь»[379]. Вскоре миру предстояло узнать, как именно Рузвельт собирался применять эту доктрину.

С шестнадцатого столетия великие державы Европы мечтали о канале, соединяющем Атлантический и Тихий океаны. Но попытки прокопать такой канал до поры оканчивались провалом. Франция затеяла серьезный проект в 1880-х годах, поставив во главе знаменитого Фердинанда де Лессепса, который прокладывал Суэцкий канал в 1860-х годах. Но эта затея заглохла после череды неудач. Американский и британский проекты в Панаме и соседней Никарагуа также не сулили успеха. С укреплением американского могущества Рузвельт поклялся свершить то, чего не удалось другим, и обеспечить своей стране контроль над проходом из океана в океан.

Для Рузвельта канал через Центральную Америку также служил интересам национальной безопасности. Без него американским военным кораблям, что базировались на Атлантическом побережье, приходилось преодолевать четырнадцать тысяч миль за два с лишним месяца и огибать мыс Горн, чтобы добраться до Западного побережья, дабы отстоять интересы Америки в Тихом океане (и наоборот). Так, например, линкор «Орегон» из Пьюджет-саунда обошел всю Северную и Южную Америку, чтобы добраться до Кубы в ходе испано-американской войны[380]. Поскольку этот канал был для ТР «необходимостью», он не потерпел никаких препятствий на своем пути – будь то великие державы наподобие Франции или, уж конечно, второстепенные государства вроде Колумбии, провинцией которой с 1821 года являлась Панама.

Когда колумбийское правительство отклонило предложение США проложить канал через территорию Панамы, ТР отверг этот ответ. Позже он заметил: «Я захватил перешеек, начал рыть канал, а затем оставил конгресс обсуждать не канал, а меня»[381]. Критики обвиняли Рузвельта в революции ради оккупации части Колумбии и видели в случившемся постыдный эпизод дипломатии канонерок. Рузвельт не собирался оправдываться и извиняться. «Пожалуй, – заявил он, – самое важное действие на международной арене я совершил, будучи президентом, когда разбирался с Панамским каналом»[382].

Историк Дэвид Маккалох характеризует эту сагу как «великий материальный шедевр» президентства Рузвельта. В своем подробном описании строительства канала он указывает, что для Рузвельта «во-первых, в последних и всегда канал был жизненно важным и необходимым путем к глобальной роли Соединенных Штатов Америки»[383]. Как сам ТР сообщил конгрессу: «Если бы о каком-либо правительстве можно было сказать, что оно удостоилось мандата от цивилизации на осуществление строительства в интересах всего человечества, то Штаты очутились в таком положении при строительстве межокеанского канала»[384].

Когда в августе 1903 года колумбийский сенат единогласно отклонил договор с США о строительстве канала, не удовлетворившись финансовыми условиями и испугавшись за суверенитет страны, Рузвельт гневно раскритиковал это, по его словам, «проявление мрачного невежества». Своему государственному секретарю Джону Хэю он сказал: «Не думаю, что этой шайке трусов из Боготы следует позволить и дальше отвечать за одну из будущих магистралей цивилизации»[385]. В ответ на решение Колумбии Рузвельт «вознамерился сделать то, что требовалось, не обращая внимания на помехи»[386].

Прежде всего Рузвельт полагался на вольное прочтение договора 1846 года между США и Колумбией, уверяя, что Америка, по сути, вправе сама строить канал. «На мой взгляд, нравственно мы, безусловно, правы, – сказал Рузвельт своему союзнику в сенате, – и потому можем строить по договору 1846 года, вмешиваться в дела и требовать, чтобы нам никто не мешал»[387]. Но когда французский инженер и бизнесмен Филипп Бунау-Варилья[388] принес весть о том, что в Панаме произошла революция, ТР, что называется, поменял лошадей на переправе.

На встрече в Белом доме 9 октября 1903 года Бунау-Варилья (имевший значительный финансовый интерес в завершении строительства канала) прямо спросил президента, поддержат ли Соединенные Штаты Америки панамское восстание против колумбийского правления. Рузвельт уклонился от ответа, но не стал и утверждать, что США поддержат своих союзников-колумбийцев в подавлении движения за независимость. Вместо этого он сказал: «Мне ни к чему правительство, которое делает то, что сделало это правительство»; позже ТР отметил, что Бунау-Варилья «оказался бы невыразимо глупым человеком», не пойми он смысла этих слов.

Удостоверившись, что рассказ Бунау-Варильи о потенциальной революции точен, Рузвельт приказал направить военные корабли к панамскому побережью, а армии было приказано подготовиться к высадке на побережье[389][390]. Государственный секретарь Хэй известил Бунау-Варилью об этих решениях. Ко 2 ноября корабль «Нэшвилл» курсировал у Колона, а еще девять канонерских лодок вскоре заняли позиции у атлантического и тихоокеанского побережий Панамы[391].

Третьего ноября повстанцы объявили о независимости от Колумбии. Контингент морских пехотинцев США высадился на берег и «оседлал» главную железную дорогу, чтобы помешать колумбийской армии подавить восстание, а американские корабли заблокировали колумбийским доступ к побережьям. ТР также предупредил правительство Колумбии, что при попытке поставить под сомнение независимость Панамы следует ожидать появления американских войск на территории страны. Менее чем через семьдесят два часа после объявления о независимости Панамы США первыми признали новое государство и установили с ним дипломатические отношения[392].

Бунау-Варилья быстро составил договор, который отдавал США «неограниченные» права на будущий канал в обмен на 10 миллионов долларов авансом и 250 000 долларов ежегодно. Сделка, как признавался государственный секретарь США в частном порядке, «вышла крайне удовлетворительной, к значительной выгоде Соединенных Штатов, и мы не должны раскрывать, насколько получится, конечно, сколь многого лишилась Панама»[393]. В последующие годы стало ясно, что соглашение оказалось исключительно односторонним. Например, Панама продолжала получать от канала по 250 000 долларов в год, а казначейство США собрало около 1 миллиона долларов прибыли в 1921 году, около 14 миллионов долларов в 1925 году и более 18 миллионов долларов ежегодно с 1928 по 1930 год[394]. Кроме того, здесь не учтено снижение стоимости корабельных перевозок, сказавшееся на удешевлении товаров для американских потребителей и сделавшее американские товары более конкурентоспособными на внешних рынках. К 1970 году сбор за проход по каналу превышал 100 миллионов долларов ежегодно, а к концу двадцатого столетия, когда США наконец передали право собственности обратно Панаме в соответствии с договором, подписанным президентом Джимми Картером, сбор составлял 540 миллионов долларов ежегодно[395]. В целом, сравнивая сумму, которую США ежегодно выплачивали Панаме по соглашению, и ту сумму, которую Америке (и Франции) приходилось платить по шести предыдущим (менее обременительным) контрактам, можно сказать, что упорство ТР, вероятно, лишило Панаму годовой выручки в размере от 1,2 до 3,7 раза больше годового ВВП страны[396].

До самой кончины ТР утверждал, что революция в Панаме была вызвана естественным стремления панамского народа к независимости и желанием построить канал[397]. Одобряя ее итог, даже сторонники Рузвельта прямо называли случившееся переворотом и интервенцией. Министр обороны Рузвельта Элиу Рут сказал ТР: «Вы доказали, что вас обвиняли в соблазнении, а по всему выходит, что вы виновны в изнасиловании»[398].

Приблизительно одновременно с поддержкой панамского движения за независимость ТР усугубил разногласия с северным соседом США – и его имперским покровителем, Великобританией – по поводу границы между западной Канадой и будущим американским штатом Аляска.