В отличие от горбачевской гласности – открытости идеям, – Си требует идеологического единства и ужесточает контроль за политическим дискурсом. Он настоял на том, что средства массовой информации должны прежде всего служить интересам партии. Более того, он участвовал в создании системы отслеживания финансового, социального и цифрового поведения каждого гражданина КНР посредством обширной базы «социального кредита», напоминающей систему из «1984» Джорджа Оруэлла[462]. При этом Си стремится всемерно укреплять центральную организующую роль партии в китайском правительстве. Дэн Сяопин в свое время желал разделить партию и правительство и обеспечить приоритет государственной бюрократии в противостоянии с партией. Си категорически отверг эту идею – пожалуй, можно сказать, что он намекнул своему предшественнику: «Это же партия, глупый». Вскоре после прихода Си к власти в газете «Жэньминь жибао» напечатали такой тезис: «Главным условием благополучия Китая и реализации китайской мечты является наша партия»[463].

Си прекрасно знает, что очищения партии недостаточно. Даже когда рыночные реформы Дэн Сяопина существенно ускорили экономический рост после 1989 года, партия продолжала искать новый raison d’etre[464]. Почему китайский народ должен и впредь позволять ей править? Ответ партии на этот вопрос является вторым приоритетом «китайской мечты» Си: из-за возрожденного чувства национальной идентичности, возрожденной гордости миллиарда китайцев. Исповедуя яростный коммунизм, Мао и его товарищи-революционеры подчинили китайское всемирной (а по сути западной) идеологии. Но для многих китайцев марксистская концепция «нового коммунистического человека» оказалась чуждой. Национализм же куда более эффективен, особенно в долгосрочной перспективе.

Си заново создает КПК как преемника и наследника имперских мандаринов, как хранительницу гордой цивилизации с историческим мандатом на правление. «Несколько тысяч лет назад китайский народ вступил на путь, отличный от пути других народов, – говорит Си. – Отнюдь не случайно мы стали строить свой, китайский социализм. Это решение диктовалось историческим наследием нашей страны»[465][466]. Специалист по Китаю Марк Эллиот выделяет прямую преемственность между древней империей и республикой: «Китайская Народная Республика стала преемницей империи Цин… и все чаще вынуждена полагаться на эту преемственность в оправдание своей легитимности»[467].

Си лично возглавил движение по возрождению интереса к классической китайской мысли и распорядился, чтобы чиновники по всей стране посещали лекции о «блестящих озарениях» Конфуция и прочих китайских философов во имя укрепления «национальной гордости»; по его словам, «Коммунистическая партия Китая является преемницей великолепной и восхитительной традиционной китайской культуры»[468]. Величие Римской империи вдохновляло творцов итальянского Ренессанса, а величие «золотого века» китайской культуры shengshi, эпохи до падения династии Цин, должно послужить поводом для гордости современных китайцев. Показательно, что весьма важный для Си и его курса, а потому часто употребляемый термин «омоложение» (Juxing, рис. Стр. 122 оригинала), можно также перевести как «ренессанс».

Между тем фраза wuwangguochi, то есть «никогда не забудем наше национальное унижение», стала мантрой патриотического воспитания, она напоминает о понесенных жертвах – и, говоря прямо, взывает к отмщению. Джефф Дайер поясняет: «Коммунистическая партия Китая столкнулась с тлеющей, так сказать, угрозой своей легитимности, стоило ей отринуть учение Маркса ради рынка». Потому партия постоянно напоминает народу о былых унижениях со стороны Японии и Запада, «чтобы укрепить единство, которое было почти разрушено, и реконструировать китайскую идентичность, в корне противоречащую американской модерности»[469].

В 1990-е годы, когда многие западные мыслители рассуждали о «конце истории» в связи с очевидным триумфом рыночных демократий, ряд наблюдателей предполагал, что Китай тоже встал на путь модернизации и демократического правления. Сегодня мало кто в самом Китае скажет, что политические свободы важнее восстановления международной репутации и национальной гордости китайцев. Как отмечал Ли Куан Ю: «Если вы думаете, что в Китае возможна демократическая революция, придется вас разочаровать. Где сейчас студенты с площади Тяньаньмэнь? О них позабыли. Они не имеют значения. Китайский народ хочет возродить Китай»[470]. Пока Си выполняет свое обещание восстановить былое величие Китая, будущему партии (и его собственному) будущему ничто не угрожает.

Си известно, что поддержка населением партийного курса в значительной степени зависит от способности партии обеспечивать уверенный экономический рост, причем темпами, которых не достигало никакое другое государство в истории. Но продолжение экстраординарного экономического развития Китая требует уникальных усилий. Категоричное обещание Си сохранять рост не менее 6,5 процента ежегодно до 2021 года чревато, как выражаются некоторые аналитики, стремлением «поддерживать неподдерживаемое».

Налицо общее согласие относительно того, что именно Китай должен делать для сохранения темпов экономического развития на долгие годы. Основные элементы схемы изложены в последнем пятилетнем экономическом плане: это ускорение стимулирования внутреннего потребительского спроса, реструктуризация или закрытие неэффективных государственных предприятий, развитие научной базы и широкое внедрение технологических инноваций, поддержка китайского предпринимательства и недопущение чрезмерного государственного бюджетного дефицита.

Если отталкиваться от нынешних показателей развития, Китаю еще потребуются многие годы роста высокими темпами, чтобы достичь жизненных стандартов передовых, наиболее развитых стран мира. Доход на душу населения в Китае пока на треть меньше, чем в Южной Корее или Испании и впятеро меньше Сингапура или США. Китай уверенно и неуклонно движется от производства базовых товаров к производству товаров и услуг повышенной стоимости, так что доход будет возрастать. Но Си справедливо опасается ловушки среднего дохода, в которую угодили многие развивающиеся страны: растущая заработная плата ликвидирует их конкурентное преимущество в сфере производства. Таков стимул реформ, которые сам Си называет «реформами со стороны предложения», направленных на изменение баланса в экономике Китая – от ориентации на экспорт к приоритету внутреннего потребления. Фактически сектор услуг в Китае в 2015 году вырос на 8 процентов и впервые обеспечил более 50 процентов ВВП[471].

Для повышения эффективности государственных предприятий Пекин пообещал «безжалостно покончить с живыми мертвецами», то есть с компаниями, которые продолжают работать, хотя и являются по существу банкротами. В ходе реформы будет проведено сокращение четырех миллионов рабочих мест[472]. Между тем план «Сделано в Китае-2025» требует повышения качества и технологической сложности китайской продукции.

Си твердо намерен превратить Китай в мирового лидера в области науки, техники и инноваций к середине двадцать первого столетия. Он увеличил государственные расходы на НИОКР, привлекает и поддерживает технологические стартапы и призывает к «роботической революции». (В 2016 году Китай применял роботов больше и чаще любой другой страны.)[473] Си полагает, что концентрация власти в руках коммунистов гарантирует Китаю неоспоримые преимущества перед западными конкурентами, поскольку лишь Китай способен «мобилизовать масштабные ресурсы ради крупной миссии»[474]. В отличие от США последних лет, Китай при необходимости может реализовывать долгосрочные обязательства и проекты, что было продемонстрировано на примере развития сети высокоскоростных железных дорог, в сфере использования солнечной энергии, в разработке суперкомпьютеров и др.

Си уделяет равное внимание восстановлению приемлемой для жизни окружающей среды за счет сокращения промышленных отходов, которые, по оценкам ряда экспертов, губят до четырех тысяч китайцев ежедневно[475]. Печально знаменитый пекинский смог порой становился настолько густым и ядовитым, что правительству приходилось закрывать угольные шахты и заводы на время проведения таких событий, как Олимпиада или саммит G-20. Некоторые реки просто переполнены промышленными отходами, а в Вэньчжоу река и вовсе вспыхнула в 2014 году. По оценкам Всемирного банка, становящаяся все более непригодной для жизни окружающая среда обходится Китаю в несколько процентов ВВП ежегодно[476]. Чтобы справиться с этими проблемами, Китай приступил к реализации, как сказано в докладе Национального совета по защите природных ресурсов, «самого экологического пятилетнего плана в истории»: шестнадцать из тридцати трех обозначенных в нем целей затрагивают окружающую среду, и все эти пункты обязательны к исполнению[477].

МВФ характеризует корпоративный долг, в настоящее время составляющий 145 процентов от ВВП, как «ключевое условие стабильного развития китайской экономики»[478]. Но часть этого долга может взять на себя правительство, у которого коэффициент задолженности значительно ниже 17 процентов от ВВП[479]. Еще Китай медленно и осторожно движется к свободной конвертации своей валюты, мало-помалу ослабляя ограничения на перемещение капиталов. В то же время страна стремится избегать тех опасностей, которые рисуются ряду китайских специалистов этаким «развеселым» казино в западном стиле, когда глобальная финансовая система начинает оказывать чрезмерное влияние на национальную экономическую политику.

Многие западные аналитики также обращают внимание на последствия безжалостной политики «одна семья – один ребенок», введенной Дэн Сяопином в 1980 году. Хотя эта политика позволила добиться поставленной цели, то есть вырвать полтора миллиарда человек из крайней нищеты за одно поколение, она породила серьезную демографическую проблему. (Си, к слову, отменил эту политику в 2015 году.) Впрочем, число новых рабочих рук будет увеличиваться до 2041 года. Если учесть, что еще 300 миллионов китайцев переселятся из бедных сельских районов в новые города, а сроки «продуктивной» жизни вырастут, Пекин располагает временем для осмысления и смягчения указанного риска[480].

Ввиду масштабов и амбициозности планов Си большинство западных экономистов и многие инвесторы склонны проявлять осторожность. Правда, немало этих экономистов и инвесторов оказалось в убытке вследствие игры против Китая в последние три десятка лет. Как сказал бывший председатель Совета экономических консультантов при президенте Рейгане Мартин Фельдштейн, «не всякая политика должна приносить позитивные результаты… Если успешным будет достаточное их количество, рост на 6,5 процента ежегодно в следующие несколько лет не выглядит невозможным»[481].

Внутренние реформы сопровождаются столь же радикальным изменением роли Китая в мировой экономике. В 2013 году Си объявил о начале многолетнего и чрезвычайно дорогостоящего инфраструктурного проекта под названием «Один пояс, один путь» (One Belt, One Road; OBOR). Проект предусматривает создание транспортно-технологической сети, охватывающей Евразию и почти все страны у побережья Индийского океана. Предполагается эффективно перенаправить за счет проекта часть избыточной промышленной мощности Китая и обеспечить «подушку безопасности» для строительной, сталелитейной и цементной индустрий, которые в последние годы просели вследствие того, что страна завершила многие приоритетные инфраструктурные программы. Запланированный масштаб поражает. Коридор шоссе, железных дорог и трубопроводов протяженностью 1800 миль и стоимостью 46 миллиардов долларов проляжет через Пакистан до плотин и оловянных рудников Мьянмы и достигнет новой военно-морской базы в Джибути на Африканском Роге. Китай движется темпами, которых перечисленные страны никогда не знали.

Но OBOR представляет собой нечто гораздо большее, нежели простое перенаправление избыточных производственных мощностей. Исходный Шелковый путь стимулировал не только торговлю, но и геополитическую конкуренцию (в том числе «великую игру» девятнадцатого столетия, которая столкнула Великобританию с Россией в борьбе за Центральную Азию), а OBOR позволит Китаю проецировать свою власть сразу на несколько континентов. Обещание интегрировать страны Евразии в рамках проекта отражает видение, в котором баланс геостратегической власти перетекает в Азию. Здесь можно усмотреть сходство с притязаниями, которые выдвигал столетие назад Хэлфорд Макиндер, основоположник геополитики. В 1919 году он назвал Евразию «Всемирным островом» и сформулировал знаменитый принцип: «Кто управляет Мировым островом, тот повелевает миром»[482]. К 2030 году, если текущие цели КНР будут реализованы, концепция Макиндера впервые может воплотиться в реальность. Высокоскоростные железные дороги OBOR сократят время для перевозки грузов из Роттердама в Пекин с месяца до двух дней. Пожалуй, видение Макиндера способно даже опровергнуть утверждение Мэхэна о приоритете морской силы – которое более столетия определяло стратегическое мышление (как мы видели в главах 4 и 5).

Когда доминирующий китайский экономический рынок и его физическая инфраструктура объединят соседей КНР в обширную область совместного процветания, положение Соединенных Штатов Америки, которые после Второй мировой войны сделались здесь безусловным лидером, окажется под угрозой. На вопрос о том, какое послание сегодняшний Китай адресует США, китайский коллега ответил: «Отступите». А его товарищ предложил еще более откровенный совет: «Посторонитесь».

Воспринимая ход истории реалистически, китайские лидеры признают, что роль, которую США играли в регионе после Второй мировой войны, выступая гарантом региональной стабильности и безопасности, была необходима для развития Азии в целом и самого Китая в частности. Но теперь они считают, что волна, принесшая, так сказать, США в Азию, уже схлынула и Америка должна уйти. Великобритания утратила свое влияние в Западном полушарии в начале двадцатого столетия, и та же участь уготована Америке в Азии, поскольку историческая сверхдержава региона стремится занять подобающее ей место. Как сказал Си на встрече руководителей евразийских стран в 2014 году: «В конечном счете именно азиатские народы должны управлять делами Азии, решать азиатские проблемы и обеспечивать безопасность Азии»[483].

Попытки убедить Соединенные Штаты Америки смириться с новой реальностью в последнее время все чаще предпринимаются в Южно-Китайском море. Тут, в бассейне, приблизительно равном по площади Карибскому морю, пролегают морские границы Китая, Тайваня и шести стран Юго-Восточной Азии; кроме того, в этом море находятся несколько сотен островов, рифов и прочих географических объектов, многие из которых скрываются под водой в прилив. В середине двадцатого столетия, пока Китай был сосредоточен на своих домашних делах, другие страны начали притязать на острова Южно-Китайского моря и приступили к реализации строительных проектов. Например, в 1956 году Тайвань занял Иту-Абу, самый крупный из островов Спратли, и высадил туда сотни солдат[484]. В сентябре 1973 года Южный Вьетнам официально аннексировал десять островов Спратли и развернул там сотни военнослужащих для защиты своих интересов[485].