При новых условиях смысл возобновления этих переговоров вообще терялся.

Как мы видим, основная интрига здесь заключалась в постоянно тлеющем конфликте между Софьей Андреевной и Львом Николаевичем именно по поводу посмертной судьбы его литературных и публицистических произведений, да и части его дневников, которые, очевидно, не предназначались для публикации по вполне понятным причинам.

В 1891 году Толстой направляет письма в редакции популярных журналов «Русские ведомости» и «Новая жизнь» следующего содержания:

«Милостивый государь, вследствие часто получаемых мною запросов о разрешении издавать, переводить и ставить на сцене мои сочинения прошу вас поместить в издаваемой вами газете следующее моё заявление:

Предоставляю всем желающим право безвозмездно издавать в России и за границей[109], по-русски и в переводах, а равно ставить на сценах все те из моих сочинений, которые были написаны мною с 1881 года и напечатаны в XII томе моих полных сочинений издания 1886 года, и в XIII томе, изданном в нынешнем 1891 году, равно и все мои не изданные в России и могущие вновь появляться после нынешнего дня сочинения», а затем просит супругу опубликовать её публичный отказ от авторских прав на его произведения.

Толстой пишет в дневнике: «И вчера же был разговор с женой о напечатании письма в газетах, об отказе от права авторской собственности. Трудно вспомнить, а главное – описать всё, что тут было» и далее «Начал же я разговор потому, что она сказала как-то вечером, когда мы уже засыпать собирались, что она согласна. Мне её жалко».

Как-то приехавшая в гости в Ясную Поляну мудрейшая Александра Андреевна Толстая – камер-фрейлина и ближайшая подруга императрицы – заметила Льву Николаевичу: «Подумали ли вы когда-нибудь серьёзно об ответственности перед вашими детьми? Все они производят на меня впечатление блуждающих среди сомнений. Что вы дадите им взамен верований, вероятно отнятых у них вами?» (Шкловский В.Б. Лев Толстой. ЖЗЛ).

Графиня Софья Толстая, в свою очередь, вполне справедливо полагала, что «отдать сочинения Л.Н. в общую собственность я считаю дурным и бессмысленным. Я люблю свою семью и желаю ей лучшего благосостояния, а передав сочинения в общественное достояние, мы наградим богатые фирмы издательские, вроде Маркса, Цетлина и другие. Я сказала Л.Н., что если он умрёт раньше меня, я не исполню его желания и не откажусь от прав на сочинения; и если б я считала это хорошим и справедливым, я при жизни его доставила бы ему эту радость отказа от прав, а после смерти это не имеет смысла для него».

«Не понимает она, не понимают дети, расходуя деньги, что каждый рубль, проживаемый ими и наживаемый книгами, есть страдание, позор мой. Позор пускай, но за что ослабление того действия, которое могло бы иметь проповедь истины», – запишет в дневнике по этому поводу Толстой.

Правовая ситуация, связанная с публичным отказом автора от своего исключительного права на свои литературные труды, то есть предоставление всем желающим издавать его произведения, вызывала особый интерес у юристов. Конечно, во многом это было связано с появлением многочисленных публикаций по поводу только что принятого закона «Об авторском праве». Цивилисты исследовали вопрос сохранения за автором, в этом случае, его личных прав. На него отвечала статья 20 этого закона, которая определяла, что даже в случае отказа от авторских прав личные права автора сохраняются за ним в полном объёме. Адвокат и издатель популярных юридических журналов Я.А. Канторович заключал: «за автором всё-таки остаётся право запрещать изменения в произведении без его согласия (…) и другия посягательства на личные права, связанные с авторским (напр. опубликование под другим именем), дают авторам право преследования, несмотря на то что они отчудили своё авторское право или отреклись от него. Право преследования может иметь место только в отношении произведений, на которыя существует авторское право» (Канторович Я.А. Авторское право на литературные, музыкальные, художественные и фотографические произведения. Петроград. 1916).

В результате, в соответствии с окончательной редакцией завещания, распорядительницей литературного наследия отца становилась Александра Львовна Толстая. Владимир Чертков от этой почётной миссии по понятным причинам отказался. С точки зрения права назначение наследника являлось существенной частью завещания – в его отсутствие весь (!) акт терял силу. Кстати, многие цивилисты с такой позицией не соглашались. 31 июля Толстой дополнил и подписал объяснительную записку к завещанию, согласно которой после его смерти все рукописи и бумаги должны были быть отданы именно Владимиру Григорьевичу Черткову для пересмотра, выборки и подготовки к отдельному изданию. Александра Толстая также посчитала необходимым дополнительно заверить волю отца подписями свидетелей и объявить её его сыновьям при участии наследодателя, но это вполне разумное предложение вызвало серьёзную озабоченность Бирюкова и Черткова – те боялись очевидной реакции на это известие Софьи Андреевны. В ходе жаркой эпистолярной дискуссии решили не травмировать графиню заранее и завещания ей не объявлять. Лев Николаевич как-то высказался по этому поводу: «Чертков вовлёк меня в борьбу, и борьба эта очень и тяжела, и противна мне (…) В теперешнем положении моём едва ли не главное нужное – это недоделание, неговорение. Сегодня живо понял, что мне нужно только не портить своего положения и живо помнить, что мне ничего, ничего не нужно». Была в дневнике ещё и такая запись: «Вчера вечером было тяжело от разговоров С.А. о печатании и преследовании судом. Если бы она знала и поняла, как она отравляет мои последние часы, дни, месяцы жизни. А сказать и не умею, и не надеюсь ни на какое воздействие на неё каких бы то ни было слов».

На однозначность позиции великого писателя вполне очевидно влияла его неготовность отказаться от собственной позиции в вопросах собственности вообще и авторских прав в частности, чему в немалой степени способствовал самый преданный и последовательный толстовец – Владимир Чертков, который по примеру своего кумира, будучи выходцем из очень богатой аристократической семьи, сам осуждает роскошь, живёт в комнатёнке в ремесленной школе, перемещается в вагонах 3-го класса и т. д., видел в таком шаге огромное общественное событие и реальное условие для того, чтобы сделать доступными для широких читательских масс произведения Учителя. НО… на стороне графини – закон!

Д.И. Мейер в своё время утверждал, что право наследников, приобретающих право наследования в имуществе наследодателя, «открывается двояко: на основании духовного завещания наследодателя или непосредственно по определению закона. Однако нередко оба этих основания в одном и том же случае конкурируют, так что право наследования отчасти открывается по духовному завещанию, отчасти – по закону, притом по воле самого наследодателя или независимо от её, в пользу одного и того же лица или так, что по одному основанию право наследования открывается для одного лица, а по-другому – для другого» (Мейер Д.И. Русское гражданское право). Поэтому юридические советники Толстого предпринимали попытки привести его последнюю волю хоть в какое-то соответствие с действующим гражданским законом; по этой же причине некоторые варианты завещания были просто отвергнуты. По свидетельству очевидцев происходящего, сложность законодательных формулировок, о которых они раз за разом напоминали Льву Николаевичу, абсолютно верящему в собственное право самому распоряжаться своим имуществом без посредничества государственной бюрократии, просто выводила его из себя.

По странному стечению обстоятельств, юридические советники Толстого не предлагали ему вполне законных вариантов, связанных, например, с «суспензивным условием» или с «отлагательным сроком». Ведь существовавшей юридической практикой вполне допускалось составление завещаний под условием: например, завещательных распоряжений имуществом во временное пользование по истечении определённого срока, на который приобреталось право собственности. Как минимум наследникам могло было быть предложено условие пользования авторскими правами в течение ограниченного срока – 5 или 10 лет, например, – после которого они должны будут передать их в общее пользование.

Конечно, никто не запрещал Льву Николаевичу передать права на публикацию своих сочинений Академии наук, членом которой он состоял.

Довольно частным явлением было завещание своего имущества церковным приходам, причтам, монастырям, по поводу чего, естественно, была обширная судебная практика не согласных с таким решением родственников усопших. Правительствующий Сенат в 1871 году рассматривал дело Иванова, который завещал своё имущество, оценённое в 821 000 рублей, Императорскому Человеколюбивому обществу. В решении было сказано: «По смерти его оказались ещё банковские билеты, не поименованные в завещании. Эти билеты Человек. общество стало присваивать себе, ссылаясь на то, что из прочего имения не выручено всей показанной в завещании суммы 821 000 р., и доказывая частными письмами завещателя, что он пожертвовал всё своё имение в пользу Человек. общества». Кассационная инстанция специально указала на то, что основанием для наследования может быть только духовное завещание, оформленное в соответствии с законом, а не частные письма наследодателя, но во исполнение воли завещателя обязала наследников доплатить императорскому обществу до полной суммы, указанной в завещании.

Так что закон вполне себе одобрял такие специальные завещательные распоряжения, в том числе ограничивающие наследников или обязывающие их направлять денежные средства, например, от авторских отчислений на благотворительность, помощь малоимущим и другие благородные цели.

Одно такое завещательное распоряжение в прямом смысле привело к банкротству некого Василия Курносова, унаследовавшего по завещанию после своего отца Ивана его дом. По каким причинам – неизвестно, но Иван Курносов разрешил наследнику только пожизненное владение имуществом: жить, пользоваться, сдавать внаём, но не отчуждать. В 1866 году Курносов умер в несостоятельности, кредиторы потребовали включить недвижимость в конкурсную массу, против чего выступили наследники должника, утверждавшие, что временное владение не означает права собственности, а следовательно, законными наследниками имущества Ивана Курносова является не его сын, а его внуки.

Как видим, этот незатихающий внутренний конфликт между нравственным законом и обязанностью соблюдения проформы (в противном случае завещание было бы недействительным) в буквальном смысле сжигал великого писателя изнутри. На момент написания Л.Н. Толстым завещания в окончательном его виде ещё действует Устав об авторском праве в редакции 1887 года, в котором авторское право развивается из законодательства о цензуре, но в 1897 году Государственный Совет начал подготовку Закона об авторском праве, который должен был отвечать современным требованиям – прежде всего изменению цензурного законодательства и принципам изоляционистской политики правительства, которая, как обычно, проявлялась в системном отказе России от участия в международных соглашениях и конвенциях: Парижской и Бернской.

С момента обнародования Высочайшего манифеста от 17 октября 1905 года «Об усовершенствовании государственного порядка», одним из авторов которого являлся граф С.Ю. Витте, в практику вводилось новое правило, в соответствии с которым «никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной Думы, и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей». Это обстоятельство очевидно позволило сделать процесс законотворчества более профессиональным, с активным привлечением всех заинтересованных сторон.