Это выражалось в полном присвоении содержательницей борделя заработка проститутки, в частности посредством продажи ей необходимых предметов одежды и туалета по тройным ценам. В результате накапливались долги, и оставить публичный дом было невозможно. Чтобы как-то контролировать сложившуюся ситуацию, в 1856 году Врачебно-полицейский комитет Санкт-Петербурга ввёл расчётные книжки в борделях. Но, конечно, самой главной обязанностью, возлагаемой на хозяйку, была постановка девиц на учёт в комитете. Здесь же осуществлялся обмен паспорта на билет, поэтому женщины из домов терпимости фигурировали во всех полицейских списках как «билетные».
Правилами предписывалась и организация внутреннего устройства публичных домов. Следует отметить, что пакет законодательных документов, касающихся этого вопроса, весьма активно пополнялся. Теперь основной заботой властей в столицах и уездных городах становится не борьба за нравственность обывателей – здесь война уже была окончательно проиграна, а предотвращение массовых заболеваний «дурными болезнями», число которых естественно растёт вместе с увеличивающимся количеством женщин в результате такой рурализации, стремящихся за «лёгкими деньгами» из деревень и постоянно пополнявших стройные ряды проституток. По официальной статистике таковых среди «жриц любви» более половины, редко ими становятся представительницы имущих сословий, но и такие тоже есть – как правило, из провинциального дворянства, разорившегося в период крестьянской реформы, – их не больше 3 %. Кстати, «благородные», которые всё-таки считались большой редкостью, шли по отдельному тарифу и не каждому клиенту были по карману.
При этом в архивах отсутствуют какие-либо сведения о фактах насильственного удержания женщин в борделях. Статистика Врачебно-полицейского комитета также решительно опровергала устоявшийся миф о том, что занимаются недостойным промыслом исключительно несчастные жертвы семейных трагедий и финансовых неурядиц: 79 % из них вышли на панель ради высоких заработков, любви к мужчинам и весёлой беззаботной жизни. Более того, на крупнейшую торговую ярмарку империи в Нижнем Новгороде прибывали не только «падшие», но и вполне себе приличные замужние женщины с той же целью: подзаработать на организации досуга для её состоятельных участников. Известный доктор Е. Коган писал, что в 1878 году из 336 женщин, зарегистрированных в качестве проституток на Нижегородской ярмарке, профессионально занимались проституцией только 41,9 % (цит. интервью д.и.н. И. Синовой. www.paperpaper.ru. 11.03.2019. Текст Е. Антонова)[88].
Первоначально в законодательных актах не оговаривалось место организации публичных домов; само собой подразумевалось, что на центральных улицах они размещаться не могут. Впоследствии Положением от 1861 года этот пробел был устранён, так как в связи с расширением столицы империи многие такие заведения запросто могли оказаться в её центре. Именно поэтому существовавшие правила строго определяли внутренний распорядок в борделях, функционирование которых не должно было мешать приличным горожанам. Открывать увеселительное заведение разрешалось на расстоянии не менее 150 саженей от церквей, школ, общественных зданий. В нём обязательно должны были быть зал для гостей, столовая, отдельные апартаменты для хозяйки, индивидуальная комната у каждой проститутки размером не менее двух кубических саженей; в крайнем случае кровати могли отделяться перегородками. Строжайшим образом запрещалось вывешивать в зале или комнатах девиц портреты высочайших особ, а вплоть до 70-х годов XIX века в петербургских домах терпимости не разрешалось продавать алкоголь, что было совсем не удивительно; только в 1865 году проследовала официальная отмена запрета публичного курения на улицах Санкт-Петербурга. Окна таких домов требовалось постоянно закрывать занавесками.
Одновременно с этим строго регламентировалось правилами поведение «билетных» проституток, которым предписывалось тщательнейшее соблюдение личной гигиены и прежде всего интимного ежедневного туалета. На хозяйку возлагалась организация бани два раза в неделю и еженедельного медицинского осмотра, при этом в публичных домах каждая девица должна была иметь индивидуальный набор гинекологических инструментов. Обязанность оплачивать еженедельные медицинские осмотры (1200 рублей в год) и лечение заболевших «сотрудниц» тоже были возложены на владеющих домами терпимости.
Зафиксированное в правилах 40-х годов XIX века, это положение соблюдалось в Петербурге до начала века XX. Ряд пунктов касался и своеобразных «этических» норм публичных домов. Например, строго запрещалось обслуживание пьяного клиента и тд.
После легализации проституции количество борделей в Петербурге резко возросло. В 1852 году в столице насчитывалось 152 публичных заведения, в которых «работали» 884 женщины. Этому, конечно, способствовало не столько стремительное падение нравов в столице, сколько активность Врачебно-полицейского комитета. В 1851 году, согласно специальному циркуляру Министерства внутренних дел, в Петербурге были составлены точные списки женщин, занимающихся торговлей телом, которых сосредоточили в официально зарегистрированных публичных домах. Их основная часть находилась главным образом в районе Слоновой улицы. А.Ф. Кони так описал этот район столицы: «Переходя через Знаменскую площадь, мы оставляем направо ряд параллельных улиц, застроенных деревянными домами, напоминающими глухую провинцию. Некоторые из них со ставнями на окнах, задёрнутыми днём густыми занавесками, имеют незавидную репутацию, на которую завлекательно указывают большие лампы с зеркальными рефлекторами в глубине всегда открытого крыльца». Небольшая часть более приличных мест размещалась на Мещанской и Итальянской улицах и по обе стороны Екатерининского канала.
В 1879 году в Петербурге уже функционировало 206 домов терпимости с 1528 проститутками, которые довольно сильно разнились по обстановке и уровню обслуживания. Почти 70 % заведений, которыми пользовались в основном городские низы, были достаточно дешёвыми и сосредотачивались в районе Сенной площади и в Таировом переулке. Здесь самой скандальной славой в это время пользовался так называемый «Малинник» на Сенной, название которого обессмертил В.В. Крестовский в документальном романе «Петербургские трущобы»: «Верхний этаж под трактиром и три остальные подворных флигеля – всё это, разделённое на четырнадцать квартир, занято тринадцатью притонами самого мрачного, ужасающего разврата. Смрад, удушливая прелость, отсутствие света и убийственная сырость наполняют эти норы… по-видимому, препятствуют всякой возможности жить человеку в этой норе, а между тем в ней по ночам гнездится не один десяток бродячего народа, которого заводят сюда разврат и непросыпное пьянство. И каждая из подобных нор непременно вмещает в себя по несколько закоулочных каморок, отделённых одна от другой тонкими деревянными перегородками. Убогая кровать или две доски, положенные на две бревенчатые плахи, составляют всю мебель этих каморок… Но если что и производит на душу невыносимо тяжелое впечатление, то это женщины, гнездящиеся в малинниковском заведении». Цена услуг таких женщин не превышала 50 копеек, поэтому в праздничные дни проститутка из «Малинника» нередко обслуживала по полсотни человек. Контингент дешёвых притонов формировался в основном путём односторонней ротации проституток из борделей более высокого класса. Судьба одной из таких пониженных в разряде дам была описана земским врачом М.И. Покровской, проводившей в 1899 году медико-психологическое обследование клиенток Калинкинской больницы: двадцатипятилетняя женщина с 11-летним профессиональным стажем, начав «работу» в двухрублёвом заведении, после заболевания сифилисом оказалась в так называемой «тридцатке» (т. е. с ценой 30 копеек), где для поддержания тонуса девушкам, фактически работавшим на сексуальном конвейере, хозяйка ежедневно выдавала по литру водки. Обследованная проститутка, естественно, становилась к тому же хронической алкоголичкой.
Самой нижней кастой проституток были уличные, которые обслуживали обитателей ночлежных домов. В конце XIX века в знаменитых Вяземских трущобах жила 50-летняя проститутка Саша Столбовая – легендарная «Пробка» с выбитым глазом. В бурной молодости эта бывшая тверская крестьянка прошла через все публичные дома Сенной, Таирова переулка и «Малинник». Выброшенная в конце концов и оттуда, она продолжала до последних дней трудиться в Вяземском доме.
Наметившаяся к концу XIX века общая тенденция сокращения числа публичных домов отразилась в первую очередь на дешёвых заведениях. Многие из них были ликвидированы по решению Врачебно-полицейского комитета как не соответствующие элементарным санитарным требованиям. Поэтому к 1883 году в Петербурге ещё оставались 146 публичных домов, к 1889-му их было уже 82, а к 1897-му – всего 69. Но и среди этих уже не столь многочисленных заведений большинство составляли те, где плата за услуги не превышала 1 рубля.
Врачебно-полицейский комитет позволял повышать цены за услуги в зависимости от комфорта и обстановки, поэтому у владельцев шикарных публичных домов только квартирные расходы достигали 1200–5000 рублей. Предприимчивая хозяйка одного из таких заведений истратила 7000 рублей на оборудование зеркального зала для особых клиентов. Подобные расходы, впрочем, очень быстро окупались.
В условиях политической турбулентности государственной системы управления либеральная часть общества, тот самый «креативный класс» конца XIX века использовал любой повод для организации общественных волнений: так, борьбу за права и свободы проституток совсем скоро подхватили феминистки во главе с Марией Ивановной Покровской, которая возглавила движение российских аболиционистов, требовавших полной отмены контроля за проституцией, принятия специального закона, регулирующего отрасль, и создания профсоюза для тружениц панели. Они же провели первый Всероссийский съезд по борьбе с торговлей женщинами. Активисткам-общественницам практически удалось реализовать задуманный сценарий, но увы, им помешала Великая война.
Понятно, что посреди такой эксцентрики история 16-летней эстонской девушки Розалии, красочно описанная в деталях А.Ф. Кони, не может оставить Льва Николаевича Толстого равнодушным. Писатель просит Анатолия Фёдоровича уступить ему права на публикацию рассказа о несчастной дочери неизлечимо больного вдовца – арендатора мызы в одной из финляндских губерний, которая по просьбе её отца была отдана на воспитание в зажиточную семью хозяев хутора, где после её соблазнения родственником хозяйки и беременности юную девушку изгоняют из дома. Брошенная соблазнителем, она помещает в приют своего только что родившегося ребёнка[89], а сама выходит на панель, где постепенно скатывается до самого последнего притона на Сенной площади.
После ареста за кражу денег у подвыпившего клиента (действующие правила запрещали обслуживать пьяных) Розалия попадает под суд. Обвинение, предъявленное ей, построено на положениях главы «О похищении чужого имущества» Раздела XII «О преступлениях и проступках против собственности частных лиц».
В соответствии с Уставом подобные преступления рассматриваются с участием присяжных заседателей, так как на основании специального закона за подобные преступления подсудимому могло быть назначено наказание, связанное с лишением свободы, лишением или ограничением сословных прав. Окружной суд рассматривает такие уголовные дела в составе коллегии коронного суда (из 3 членов) и 12-ти заседателей, при этом их списки подлежали согласованию с губернатором или градоначальником.
В качестве присяжных заседателей призывались только подданные Российской империи в возрасте от 25 до 70 лет, за исключением лиц, имеющие физические недостатки, судимость, находящихся под следствием, на государственной службе и священнослужителей. Как в состав коллегии по делу Екатерины Масловой в романе «Воскресение» вошёл полковник, сказать трудно: по всей видимости, речь идёт об офицере, находящемся в отставке. Также обязательным для присяжных были соблюдение ценза оседлости в два года и наличие необходимого имущества в установленных законом размерах.
В соответствии с Разделом I «Порядок производства в окружных судах» Кн. 2 Судебного устава (ред. 20.11.1864), рассмотрение дела окружным Санкт-Петербургским судом начинается с распорядительного заседания. Обвиняемому предъявлялись обвинительный акт и список свидетелей стороны обвинения, далее он (она) должен был объявить о выбранном защитнике, а также предоставить суду список свидетелей и экспертов со стороны защиты. При этом за защитой, как в нашем случае, сохранялось право вызова любых свидетелей, которые допрашивались по делу на предварительном следствии.
По общему правилу, судебные заседания по делам о преступлениях и проступках происходили публично, за исключением дел о богохулении, оскорблении святынь и порицании веры, против прав семейственных, против чести и целомудрия женщин, о развратном поведении, противоестественных пороках и сводничестве. В Уставе уголовного судопроизводства существует специальная оговорка о том, что «закрытие для публики дверей судебного заседания, как мера чрезвычайная, должно быть допускаемо и в случаях, указанных в ст. 620, только при явной в том необходимости с точным означением в определении суда: какие именно действия должны происходить при закрытых дверях и по каким причинам» (ст. 621). Распоряжение об этом объявлялось публично и записывалось в журнал заседания. Открытого заседания мог требовать судебный прокурор в целях исключения злоупотреблений, которые могли быть допущены судом «при закрытых дверях», а также решение о закрытости рассмотрения дела могло быть постановлено по заявлению обеих сторон, участвующих в процессе.
В нашем случае, несмотря на то что на скамье подсудимых находится «женщина с пониженной социальной ответственностью», оскорбления для общественной нравственности не усмотрено – дело, повторюсь, самое обычное.
За объяснением докладчика сущности совершённого преступления следуют состязания сторон (прения), в ходе которых тяжущиеся могут приводить «новые доводы к разъяснению обстоятельств дела, изложенных в поданных ими суду бумагах, в том числе представлять доказательства своей позиции, которые не были предметом рассмотрения в предварительном следствии.