Нюра

Я хорошо помню Нюру. Нюра была красавица. Пела знойным контральто, выщипывала брови дугой, пекла сладкий хворост, которым угощала нас, детей. До деревенского магазина ходила в белых разношенных туфлях, которые на ее ноге сорок второго размера по недоразумению именовались не баржами, а лодочками. Кудри свои черные никогда не подбирала наверх.

Нюра была вдова. Вдовушка. В ее присутствии мужчины начинали глупо посмеиваться. Компасы сходили с ума и уверяли, что север там, где Нюра. Окрестные коты складывали дохлых мышей к ее ногам, и ворот колодезный нежно поскрипывал, когда она приходила за водой.

Прежде чем открыть дверь, на минуту задерживаюсь в сенях.

– Мам, – говорю, – помнишь Нюру?

– Кудрявую такую? Помню. Несчастная была женщина.

– Почему несчастная?

– Муж у нее был рыбак, утонул лет в сорок. Замуж она больше не вышла, детей не родила. Кажется, влюблена была в кого-то безответно. И умерла рано, до пятидесяти не дожила. Почему ты про нее вспомнила?

– Да просто так, – говорю. – Хворост она вкусный готовила.

На дороге тихо-тихо, только собака взлаивает где-то вдалеке. Ночное небо подёрнуто облаками, как льдом, и если приглядеться, в проруби луны видна медленно плывущая рыба.

Тетя Шура встречает на пороге. Из приоткрытой двери тянет блинным духом. Пока мы сидим за столом, под ногами вьется мелкая кошка с родинкой на щеке.

– Шур, помнишь Нюру?

– Потаскуху-то эту? Чего смотришь? Она, между прочим, мужа своего извела.

– Как это?