Кот под столом флегматично играет на губной гармошке.
Я досыпаю в миску еще две пригоршни корма и возвращаюсь под одеяло. Из кухни доносятся хруст и чавканье. Затем они смолкают, и наступает тишина, которую в романах принято называть благословенной.
Тихо.
Тихо.
Тихо.
Бог мой, какое счастье: тихо.
– О, чудный день! – прорезает тишину жизнерадостный голос кота. – О, чудный день! Когда господь утолил мои печали? Йе, мамми, йе! Кто утер мои слезы? Кто насытил мою утробу? Да будет славен он во веки веков! Я воззвал к нему, и он услышал! Йе!
Раздается звук, наводящий любого владельца домашнего животного на мысль, что кроссовок было две.
– И спиричуэлса они тоже не любят! – бормочет кот, убираясь под стол. – Господи, прости этих варваров.
Шкаф
Пока меня не было, кот Матвей подтвердил репутацию самого скудоумного существа во Вселенной, случайно забредя в шкаф и не найдя из него выхода. Получился непреднамеренный оммаж к «Черному коту» Эдгара По. «Крик, сперва глухой и прерывистый, словно детский плач, быстро перешел в неумолчный, громкий, протяжный вопль, дикий и нечеловеческий, – в звериный вой, в душераздирающее стенание, которое выражало ужас, смешанный с торжеством, и могло исходить только из ада, где вопиют все обреченные на вечную муку и злобно ликуют дьяволы».
Душераздирающее стенание. За приоткрытой дверью. Да.
Едва его освободили, кот плюнул в лицо матушке, вытер ноги об ребенка и ушел походкой д"Артаньяна, только что соблазнившего Миледи и – на посошок – графа де Варду. Извините. Способность этого кота выглядеть триумфатором после бесчестья всякий раз меня изумляет. Другое животное обрило бы голову, сдало награды, ушло в монастырь, на войну, на антресоли, лишь бы память о нём растворилась в реке небытия.
Но Матвей, эта инфузория-туфелька кошачьего мира, внутри своей ушастой с кисточками головы преобразует поражение в победу. Это не туповатый оптимизм, но нечто большее: проявление натуры истинного короля, с которого можно содрать мантию, а корону сдать на золотой лом, но нельзя лишить осознания, что он двадцать первый в ряду, допустим, Плантагенетов. Или Валуа.
Иногда я пытаюсь понять, как кот Матвей представляет себе свое место в этом мире. Эльфийский ли он владыка, правящий выродившимся, но беззлобным народцем? Светило, вокруг которого кружат по эллиптическим орбитам мелкие кривобокие планеты? Тогда я беру его за уши и пристально вглядываюсь в зеленые глаза, надеясь найти в них ответы. Кот мягко, но непреклонно отталкивает меня мокрыми лапами. «Умывался, чистоплотный наш», – думаю я с умилением, потому что нужно же хоть чему-то умиляться в этом коте, кроме бессмысленной нашлепки на носу.
– Сними своего дурня со стола, – флегматично говорит матушка. – Он только из унитаза вылез, еще не обсох.
Обогреватель
Если в комнату принести обогреватель, нормальный человеческий кот идет об него греться. Кот Матвей же, у которого одна извилина, и та нарисована снаружи на лбу, пугается громкого потрескивания и забивается в щель между диваном и стеной. Когда обогреватель умолкает, кот Матвей осознаёт, что опасность миновала, и начинает ПЯТИТЬСЯ. Никто из знакомых с ним людей так и не нашёл ответа, по какой причине этот кот не может пробраться вперед, чтобы выйти из-за дивана с другой стороны. У меня, впрочем, есть версия. Думаю, любая критическая ситуация вызывает в его канареечном мозгу пульсацию тревожной красной лампочки: «Я в заднице». А поскольку из этого положения только один выход, кот действует согласно намеченному плану.
Когда Матвей, пятясь, доползает до края дивана, замолчавший было обогреватель удовлетворенно щелкает. Кот вскрикивает, опять лезет вглубь по тоннелю, обдирая бока и щеки, добирается до выхода с противоположной стороны и там сидит, затаившись и стараясь лишний раз не моргать.
Так проходит полчаса. Обогреватель молчит. До кота понемногу доходит, что всё страшное закончилось.