И есть настоящая Мария — симптоматично, что именно в ее обличье предстает перед всеми женщина-монстр. Не так уж они и различны. Правильная Мария, пусть и под эгидой благих намерений, также сеет смуту в рабочей среде, подготавливая их к революции. Она заявляется как проповедница Нового мира, вещающая о приходе Посредника, который «исправит» существующий порядок вещей. Но в качестве Проповедника выбирается Фредер, не отличившийся в фильме ни особой прозорливостью, ни инициативностью, что так же, как и заявленная идея Гарбоу и Ланга, выглядит неубедительно. Он даже репрезентируется на экране как вечный подросток, его короткие штанишки выдают в нем незрелую личность. На его фоне сила женского намерения (как разрушительного, так и созидательного) звучит гораздо отчетливее.

В «Метрополисе» Ланга, как в датском кино 1910-х годов и немецком 1920-х, в финале торжествует Порядок, то есть мужской мир, — фильм заканчивается примирительным рукопожатием Капиталиста и Рабочего, чьи руки соединил Фредер. Однако единственным героем, кто в фильме по-настоящему действовал, подталкивая мужчин к каким-либо решениям и оказался способным изменить существующее социальное устройство, остается собирательный образ «новой женщины».

Как уже было сказано, картина опирается на мужской стереотип о том, что женщина все еще ему подконтрольна. Изобретатель, рассказывая Капиталисту о своем создании, говорит: «Она самый совершенный и послушный инструмент, которым когда-либо обладал человек! Сегодня вечером ты увидишь, как она очарует первую сотню сообщества. Посмотри, как она танцует, и, если хоть кто признает в ней машину, я признаю себя глупцом, неспособным ни на что!» В этой фразе звучит идея о женщине как о послушном механизме, управляемом мужчиной, но дух эпохи таков, что машина, как и женщина, вырывается из-под этого контроля, становясь демиургом нового времени.

Надо сказать, что похожая иллюзия управляемости женщиной встречается и в фильме «Альрауне» (Alraune, 1928) Хенрика Галеена. Безумный профессор, зная легенду о порочном существе, появившемся из волшебного корня мандрагоры и приносящем удачу своему владельцу, а также имея амбиции возвыситься над природой, выведя искусственным образом человека, пытается создать полезную для себя Женщину (Бригитта Хельм): «Альрауне, дочь греха... темных дней суеверия. Я найду тебя в ясном свете науки». В своем таинственном эксперименте он использует биологические возможности уличной проститутки и магические возможности корня мандрагоры. Племянник отговаривает его: «Дядя, забудь свой план. Он оскорбляет природу. Легенда о мандрагоре правдива. Она станет существом, которому будет не хватать тепла жизни и которая несет внутри холод. Берегись последствий твоих деяний. Природа отомстит!» В результате опыта рождается девочка, которую отдают на воспитание в пансион. Как понимает зритель, с раннего возраста в ребенке проявляется дурная материнская наследственность, выражающаяся в непочтительности и насмешках над воспитателями, и женское кокетство, граничащее с неприличием.

В конце концов Альрауне сбегает из пансиона с молодым человеком. Воздух свободы буквально опьяняет девушку — она курит, пьет шампанское, флиртует с незнакомцами, заставляет своего спутника вместе с ней присоединиться к бродячей цирковой труппе. В результате юноша оказывается в весьма унизительном положении сродни профессору Рату из фильма «Голубой ангел» (1930), наблюдающим за всеми интрижками возлюбленной.

Однако в образе Альрауне нет никакого внутреннего холода, о котором сообщалось зрителю в начале фильма, что, как мы уже понимаем, должно быть характерно для монстров, по мысли их создателей. Альрауне хоть и представляет собой роковую женщину, но относится скорее к типажу «девы радости».

Через некоторое время после случившегося беглецов разыскивает профессор Бринкен и забирает Альрауне из цирка к себе в дом, назвавшись ее отцом. У девушки появляется поклонник, но профессор, будучи сам влюблен в «дочь», отказывает ему в отцовском благословлении. Молодые люди решаются на побег, но в последний момент Альрауне крадет дневник «отца» и узнает всю правду о своем рождении. Потрясенная, она решает отомстить ему и остается в доме, отказавшись от побега. Месть ее будет заключаться в обольщении своего создателя. Осуществляя свой план, девушка знакомится с племянником профессора, с тем самым, который был против экспериментов своего дяди. Между ними возникает чувство. Альрауне открывается «отцу», что теперь ей все известно о своем рождении, и объявляет о своем уходе. Обезумевший от ревности профессор преследует ее с ножом, пока не появляется племянник и не спасает девушку. Уходя, она просит его: «Дай мне новую душу, сердце, и тогда я буду любить как человек». Профессора же, нарушившего законы природы, постигнет кара, он остается в одиночестве и лишится разума.

Необходимо отметить, что Бринкен оказывается не просто ученым, движимым научным интересом, этот персонаж — один из тех зловещих ученых-безумцев, пытающихся подчинить мир своей власти и встать на место творца (в т. ч. доктор Калигари). А в контексте исследуемой темы это в целом патриархальный взгляд на роль женщины в социуме.

Ясно, что все симпатии зрителя оказываются на стороне девушки, которая обладает настоящей живой душой и горячим сердцем, побеждающей все наследственные черты, выводящие ее за рамки человеческого сообщества (за этими рамками оказывается сам ученый). Героиня обретет новую жизнь благодаря способности любить, в чем ей было отказано от рождения.

Анализируя, как трансформировался образ «новой женщины» в немецком кинематографе 1920-х годов от хтонической и разрушительной женщины-вамп до преобразующей Freudenmadchen, можно сделать вывод, что кульминационным воплощением обозначенного образа становится героиня фильма Джозефа фон Штернберга «Голубой ангел» (Der blaue Engel, 1930) — Лола-Лола (Марлен Дитрих), не обремененная моралью певичка из варьете, своим телом и чувственным голосом сводящая мужчин с ума. Любопытная деталь: Штернберг переименовывает героиню Г. Манна — некую «артистку Розу Фрелих» — в Лолу-Лолу. Новое имя роковой красотки имеет фонетическое родство с героиней Ведекинда — Лулу. Отчасти это можно объяснить популярностью подобных имен в среде кокоток: Зизи, Нана⁹⁴, Лили, Лулу и т. д. Но главным образом — идеологической подоплекой, которая угадывается за образом раскрепощенной женщины — представительницы нового мира, несущей разрушение старому.

Подобная трактовка отсылает зрителя к реально существующей в середине XIX века ирландской авантюристке Элизе Гильберт, выдававшей себя за «испанскую танцовщицу» Лолу Монтес, чья слава гремела по всей Европе. В своих выступлениях она соединяла экзотические элементы индийского девадаси и эротическую экзальтацию цыганского танца, чем вскружила головы огромному количеству мужчин. В числе почитателей Лолы Монтес были Оноре Бальзак, Теофиль Готье, отец и сын Дюма, Гюстав Клодин. С Ференцем Листом танцовщица закрутила страстный, но непродолжительный роман, который прервала ввиду финансовой несостоятельности композитора. Однако самым скандальным романом в жизни Лолы Монтес стали отношения с королем Баварии Людвигом I, который осыпал ее всевозможными благами и присвоил титул графини фон Ландсфельд. Скандальная связь 60-летнего короля с 25-летней танцовщицей вызвала резонанс в обществе, в результате чего король вынужден был подписать указ о высылке артистки из Баварии, а сам отрекся от престола. Сама того не желая, Лола Монтес стала катализатором революционных событий 1848-1849 годов в Германском союзе, ставших частью буржуазно-демократических преобразований и национальных восстаний в Европе. Превратившись в легенду и миф еще при жизни, после смерти Лола Монтес⁹⁵ воплотилась во многих героинях литературы и кино, будь то Лулу из дилогии Франка Ведекинда или Лола-Лола Джозефа фон Штернберга.

Штернберг берет за литературную основу роман Генриха Манна «Учитель Гнус, или Конец одного тирана»⁹⁶ — остросатирическое произведение, которое через пикантную ситуацию, произошедшую с учителем гимназии, аллегорически отразило положение в довоенной Германии, находившейся в духовном тупике. С одной стороны, возникает образ тирана — Гнуса, наследника кайзеровской муштры, блюстителя нравов и порядка, третирующего своих учеников, а с другой — можно наблюдать изменения обстоятельств жизни героя — из уважаемого учителя он превращается в держателя притона, но при этом продолжает тиранить окружение. Возникает образ человека, возомнившего себя истиной в последней инстанции, фактически сверхчеловеком, аморального типа, уверенного в собственном праве учить нравственности других, оставаясь абсолютно безнравственным. Манн в романе критикует не только двойную мораль буржуазного общества, но и предугадывает приход национал-социалистов к власти.

Однако, со слов Штернберга, его интересует в произведении вовсе не политическая ситуация в Германии 1929 года, а история падения влюбленного человека, облеченного властью. В отличие от своего литературного прототипа, учитель гимназии Иммануил Рат (Эмиль Яннингс) в фильме при всей своей педантичности был и остался нравственным человеком. Любопытная деталь: он мучает своих учеников знаменитым вопросом Гамлета из трагедии Шекспира: «To be, or not to be: that is a question». Можно предположить некую аналогию между Ратом и Гамлетом. Герой на своем опыте пытается решить сложную морально-этическую проблему: как существовать в рамках ограничительной буржуазной морали, продолжая ее в себе культивировать, и при этом позволить себе свободу поддаваться чувственным желаниям, нарушающим общепринятые нормы поведения. На самом же деле получилась история торжества Лолы-Лолы — «Лулу» — над мещанским сознанием. Она, с одной стороны, становится «ангелом ночи», затягивающим Рата, представителя аполлонизма — мира порядка, в дионисийский мир бессознательного, хаоса и эротики. А с другой — как «голубой ангел»⁹⁷, предвещает неизбежные изменения в мироустройстве в связи с новой ролью женщины в нем. Эту неизбежность режиссер — возможно, невольно — заявляет в первом же кадре фильма, когда служанка Рата утром, прибираясь перед домом, поднимает ставни на окнах и видит рекламный плакат выступления Лолы-Лолы, стоящей в вызывающей позе. От нее, представительницы патриархального мира, ожидаешь однозначной осуждающей реакции, однако служанка, пока ее не видят, пытается эту позу повторить, тем самым словно примеряя эту роль на себя.

В фильме Штернберга четко заявлены два мира: школьная гимназия, олицетворяющая порядок и незыблемые морально-нравственные устои прусского государства, и варьете «Голубой ангел» — мир хаоса, беспорядочных страстей и потаенных желаний. Оба показываются посредством перипетий в жизни главного героя, учителя Иммануила Рата — идеологической опоры старого мира, которая рухнула под обаянием заезжей певички Лолы-Лолы. Разумеется, оба мира решаются режиссером как две противоположности, но есть небольшие детали, ставящие под вопрос незыблемые ценности, которые Рат утратил, поддавшись своим чувственным желаниям. Так ли хорош тот порядок, который в предсмертных конвульсиях герой Яннингса пытается удержать в буквальном смысле слова мертвой хваткой, вцепившись в свой стол в аудитории гимназии.

Рат оказывается в варьете с благой целью — не дать своим загулявшим ученикам упасть в пучину разврата. Он уже знал, что некая Лола-Лола с порнографической открытки каждый вечер сладкоголосым пением, как сирена, затягивает в свои сети нравственно нестойких мужчин городка. Это любопытно обыгрывается в антураже варьете: героиня Дитрих выступает на сцене — палубе корабля. Рат идет усовестить беспутную барышню, но невольно сам становится жертвой ее чар. И с этого момента его стабильная, уважаемая жизнь рушится: воспитанники издеваются над ним, срывая урок, за что руководство школы вынуждает Рата уйти в отставку. Двойная мораль буржуазного общества торжествует — правила приличия должны быть соблюдены в любой ситуации, чего, в силу определенной искренности и порядочности, не удалось сделать влюбленному герою. Он ведет себя как джентльмен, беспокоясь о репутации Лолы, и, как представитель всего традиционного, единственным способом реализации своих чувств видит брак. Институт семьи как сердцевина патриархального мировоззрения становится основной площадкой для реформирования общества в связи с изменением в нем статуса женщины. Поэтому Штернберг все антиобщественное поведение Лолы-Лолы связывает именно с брачным союзом, в который вступают фактически публичная женщина и почтенный профессор. Любопытно, что снова, как и во многих немецких фильмах 1920-х годов о проститутках, возникает «столовая» сцена, характеризующая патриархальные ценности и мир порядка, когда жена (или мать) кормит главного героя обедом. Но только, словно в кривом зеркале, здесь не жена, а развратная женщина кормит не обедом, а завтраком, наливает не суп, а чай, куда кладет много сахара, комментируя: «Молодчина, любишь сладкое». А главное, женщина сама предлагает мужчине жениться на ней. Лола своими выходками переворачивает мир традиционных ценностей вверх дном, в финале буквально высмеивая таинство брака — женщина истошно хохочет, когда Рат вместе со своим именем, рукой и сердцем предлагает ей обручальное кольцо, которое она тут же демонстративно роняет на пол.

Через Иммануила Рата Штернберг реализует ведекиндовскую идею «реабилитации плоти» как единственной возможности вырваться из оков буржуазного мира, освободиться от навязанных социумом стереотипов и норм поведения. И снова срабатывает ницшеанский закон о необходимости соблюдения дистанции с «новой женщиной», нарушив который, мужчины гибнут, а вместе с ними рушатся и основы старого патриархального мира. Лола-Лола, как и Лулу Ведекинда, соблазняет обывателя Рата жизнью — профессор радостно кукарекает на свадьбе с пошленькой певичкой из варьете, не подозревая, какое фатальное разочарование его ждет — общество не прощает оступившихся и нарушивших правила, обратной дороги для него не будет. Сначала он запрещает Лоле-Лоле продавать порнографические открытки с ее изображением, а в следующий момент уже сам ходит по залу и предлагает их купить подвыпившим клиентам. Проходит не так много времени, настенный календарь отсчитывает года с 1925-го по 1929-й (как раз период «золотых двадцатых»), и вот уже некогда уважаемый гражданин, профессор «с многолетним опытом преподавания в гимназии» становится посмешищем, «главным аттракционом» для разгоряченной публики. Его клоунский номер, когда об его голову разбивают сырые яйца, а он в ответ радостно кукарекает, по популярности даже перебивает выступление распутной певички Лолы-Лолы. Система прусского государства (будь то кайзеровская Германия, Веймарская республика или гитлеровский Третий рейх⁹⁸) оказывается полностью поверженной ангелом сексуальной революции. Но если Манн, развенчивая образ мелкого тирана Гнуса, претендующего на миссию ницшеанского сверхчеловека, и полемизируя с прусской системой воспитания покорных рабов, критикует в целом государственное устройство Германии, то Штернберг, смещая акценты и выводя на первый план полнокровную Лолу-Лолу, рассказывает историю о крушении социального института буржуазного общества. «Новая женщина» не только разрушает традиционный общественный уклад, но и знаменует своим появлением возникновение новой морали и, как следствие, идею обновления общества и рождение «нового человека». Ницшеанским сверхчеловеком становится Лола-Лола — «Лулу». Неизбежность грядущих перемен подчеркивается тем, с какой легкостью оказывается вовлечен в мир чувственного порока человек с самой безупречной репутацией. И здесь, разумеется, речь не только о том, как шатка и условна демонстративная мораль немецкого общества. Время прежних ценностей уходит, наступает пора феминизации — на символическом уровне в фильме это решается через часы на городской ратуше, которые отбивают время, по которому живет Рат, но которые исчезают из фильма, как только в его жизни появляется женщина. Герой умирает, вцепившись в свой учительский стол, но панорама пустой аудитории только подчеркивает, что последний оплот системы, который он пытается удержать в буквальном смысле мертвой хваткой, уже потерял свою силу — той Германии больше нет.

Выживает мир Лолы-Лолы. Она, как и прежде, со сцены чувственно поет: «Я вся с головы до ног рождена для любви, потому что это мой мир и больше ничего... Моя природа... Я могу лишь любить и больше ничего. Мужчины окружают меня, как мотыльки лампу, а если сгорают — в этом я не виновата. Я вся с головы до ног рождена для любви. Я могу только любить и больше ничего». Ее выпады против традиционной морали становятся бунтом во имя подлинной жизни. После запрета фильма «Голубой ангел» Дж. Штернберг переехал из Германии в США и снял в 1932 году фильм «Шанхайский экспресс» про знаменитую белую проститутку из Китая по прозвищу Шанхайская Лилия. Лили из Шанхая в исполнении Марлен Дитрих продолжает линию немецкой Лолы-Лолы и снова реабилитирует ведекиндовскую Лулу на киноэкране, противопоставляя витальную феминную чувственность разрушительному маскулинному миру.