– Союзники платят одну двадцатую урожая и приплода скота в виде налога и обязаны продать столько же по твёрдой цене, если наместник потребует, – объяснил мне кордубец, – Данники, не обязанные служить – вдвое больше. А цену назначает наместник, и какую назначит – по такой и изволь продать. Себя он, естественно, не обидит. Бывает, что половину от справедливой цены назначит, бывает, что и треть. А его квестор в отчёте для сената проставит полную цену, и разница – сам понимаешь.

– И никто не жалуется в Рим?

– Если наместник не превышает положенной доли в двадцатую или десятую часть, то для каждой общины убыток не так велик, чтобы имело смысл жаловаться – на поездку жалобщика в Рим, проживание там и ведение судебного дела уйдёт не меньше. Да и ждать придётся не менее года – ведь пока наместник не сложил с себя полномочий, он как обладатель империума неподсуден. Поэтому до тех пор, пока в подобных поборах соблюдается разумная мера – их терпят.

– Но достаются эти денежки претору с его квестором, а войско их не видит, – хмыкнул римлянин, – Вот и как тут поправить свой достаток? То ли дело богатый и привычный к непомерным поборам Восток! Мы тут с вами сейчас кашу есть будем, а друг о таких пирах в Азии пишет – я вам даже пересказывать его описаний тех пиров не стану, чтобы настроения вам не испортить…

Каша у военного трибуна – ячменная, вроде нашей перловки – оказалась очень даже приличной. Щедро сдобренная и оливковым маслом, и тем же самым салом, которое в ней получилось не столько варёным, сколько печёным, а это ведь уже совсем другое дело. Даже мои спиногрызы стрескали свои порции с аппетитом, да и траевский носа не воротил.

– Вы тут, говорят, рыбу Бруту с моря привезли аж в два человеческих роста и страшно вкусную, а его повар проболтался, и весь лагерь слюну пускал. Так он даже нас, военных трибунов, есть её не пригласил – всю втроём за несколько дней слопали, с легатом и квестором. Что хоть за рыба-то была?

– Осётр холодного копчения, – просветил я его, – И не в два человеческих роста, а чуть больше одного.

– Тоже немало! Но как ты сказал – холодного копчения? Рыбу разве коптят? Я думал, коптят только сыр, а рыбу – только солят или вялят…

– Можно коптить и рыбу, и мясо, и получается очень вкусно.

– Да я понимаю, что можно, но разве это не вредно? Наши и греческие врачи говорят, что копчёная пища – нездоровая.

– Ну, это смотря сколько её есть. Если всю жизнь только ей и питаться, тогда, может быть, это и вредно, а полакомиться время от времени – я не видел людей, которые бы от этого умерли или хотя бы заболели. Ваш пропретор с его легатом и квестором разве выглядят больными? Трай, обязательно напомни мне перед отъездом, чтобы я, как только вернусь домой, послал Авлу небольшого копчёного осетра.

– С икрой? – у римлянина аж слюнки потекли.

– Икра будет в отдельном свёртке – её извлекают из ещё свежей рыбы…

Атлантический осётр, он же – европейский – это достаточно близкий родич нашего, черноморско-каспийского. В нашем современном мире он редок, даже на грани исчезновения, как и вообще почти все осетровые. Ведь что гласит народная мудрость? Не будь сладким – съедят. Вот и съели осетровых, оказавшихся слишком вкусными для процветания в мире, где господствует прямоходящий безволосый примат хомо сапиенс. Но в античном мире к этому процессу ещё только приступают, и осетрина в нём не на каждом прилавке рыбных рынков попадается вовсе не оттого, что редок сам осётр, а оттого, что неудобен он для массового лова. То ли дело тунец, плавающий сотенными и тысячными косяками! Закинул сети, так улов сразу на десятки, а то и на сотни пойдёт, только не ленись вытаскивать. А осётр – рыба в основном одиночная. Попадётся мелкий на удочку – с удовольствием выудят, попадётся крупный под рыбацкий трезубец – с ещё большим удовольствием загарпунят, попадётся в сеть – с точно таким же удовольствием вытащат, но такая рыбалка ближе к спортивной, чем к промысловой, потому как результат не гарантирован. Вчера поймал, сегодня нет, завтра – как повезёт. Поэтому чисто на ловле осетровых никто из античных рыбаков не специализируется, а специализируются на той осетрине только торговцы рыбой, скупающие у промысловиков их улов. А так – не такой уж он и редкий, этот атлантический осётр, и у атлантического побережья Европы обитает, и в Средиземном море по его северной стороне. Когда он на нерест в реки идёт, ловят его довольно часто, в том числе и в Бетисе, да только вот не коптят почему-то, а варят, жарят или запекают, а при заготовке впрок – солят, вялят или маринуют. Вот спрашивается, ну не дурачьё ли? Осетрина – она ж именно в копчёном виде наиболее вкусна. То ли врачи греческие всех так застращали, будто копчёности вредны, то ли просто античных мозгов не хватило, чтоб додуматься.

Я как-то даже и внимания на рыбных блюдах не заострял, пока Велия осетром небольшим на рынке не отоварилась и не спросила меня, отварить его или пожарить – я аж дар речи потерял, млять, от такого кощунства. А потом супружница в осадок выпала, когда я велел его закоптить, но античный мир – мир патриархальный, и воля мужа в нём – закон для жены, так что возражение у неё нашлось только одно и вполне конструктивное – ну не знает она, как это делается. Я тоже всех тонкостей копчения рыбы не знал, зато знал другое – что скифы прекрасно понимают толк в копчении мяса, а скиф у нас, хоть и в количестве одной штуки, таки имелся – мой вольноотпущенник Фарзой. Вызвал я скифа, поставил ему задачу, велел всем неукоснительно исполнять все его указания, и закоптили осетра в лучшем виде. Велия на нас как на дикарей глядела, но когда вся наша компания, собравшись, с урчанием набросилась на "испорченную" рыбу, то и сама попробовать решилась, после чего и её было от блюда уже не оторвать. Детей – тем более. В общем, я замшелым античным придуркам не указ, и со своей осетриной они могут делать всё, что им только вздумается, но мы её теперь – исключительно коптим.

Брута же я копчёной осетриной решил побаловать не просто так и вовсе не за то, что он – возможный предок Брута Того Самого, который "и ты, Брут". Во-первых, Цезаря Того Самого означенный Брут Тот Самый и без моей осетрины в реале зарежет, да и не один он там будет, всё-таки двадцать три лишних дырки – многовато для одного, а во-вторых – есть версия, что настоящий отец Брута Того Самого – как раз сам Цезарь, в молодости жеребец ещё тот. Так что вовсе не за это у меня нынешний Брут абсолютно эксклюзивный для античного мира деликатес трескал, а совсем по другому поводу. На нормальном русском языке это называется взятка натурой. Нам ведь пополнение людьми очередное нужно – турдетанами, бастетанами и прибрежными бастулонами, и все они живут в Бетике, с некоторых пор – римской Дальней Испании. А наместник провинции, во власти которого отпустить или не отпустить завербованных нами переселенцев – вот он, пропретор Публий Юний Брут, весной ждущий сменщика, если таковой будет, а пока – полновластный владыка Бетики. И при этом – плебей-народник из числа долбодятлов катоновской закваски, к которому ещё и не на всякой хромой козе подъедешь. Явно, то бишь с увесистым кошелём звонкой серебряной монеты, к нему подкатываться дружески не рекомендуется – честные мы, типа, и принципиальные, интересами Рима не торгуем и взяток у варваров не берём, а только бюджетное бабло пилим, как и принято у честных и принципмальных. Подарки же и угощения – это дело совсем другое, это – знак уважения, гы-гы! И чем плебеистее деятель, чем чмарнее, тем сильнее он на подобное "уважение" падок, и если означенное "уважение" выглядит весомо, то и сделает он за него куда больше, чем сделал бы за тот увесистый кошель. Хороший кусок моего "косского" шёлка, достаточный на нижнюю тунику-безрукавку и на бельё, оказался для этого "вышедшего родом из народа" достаточно весомым, а осётр – достаточно аппетитным для утоления его жажды уважения, так что "добро" на увод людей в количестве полутора примерно тысяч со всем их движимым скарбом мы получили. Ради такого дела я бы и хоть пятиметрового осетра – говорят, бывают и крупнее, но мне на глаза таких не попадалось – закоптить для него не пожалел, а уж этот в два с небольшим метра – сущий пустяк…

Дообедали, вышли из палатки Авла, послонялись по лагерю, понаблюдали за учениями легионеров, я показал пацанам характерные моменты.

– Папа, а почему ты согласился с дядей Авлом в том, что наши солдаты не так хорошо обучены, как римские? – спросил меня по-русски Волний, – Я вот смотрю на этих увальней – и дядя Бенат, и дядя Тарх, и даже дядя Лисимах легко справились бы хоть с двумя, хоть с тремя. Дядя Бенат, наверное, справился бы и с четырьмя.

– Если вон с теми малоопытными гастатами, то дядя Бенат, пожалуй, справился бы с ними и с пятью, – прикинул я, – Но во-первых, дядя Авл – римлянин, а человек он в целом неплохой, и зачем же мы будем его обижать, отзываясь плохо о его соплеменниках? Мы ведь тоже римские граждане, и он бы нас не понял. А во-вторых, мы ведь говорили не о наёмниках, а о призывниках-легионерах.

– Мне кажется, и дядя Курий справился бы даже с этим их центурионом.