Мичи молча вышла вслед за ними.

С той ночи прошли сотни лет, слишком много для него и Кумико. Рюу ругал себя за слабость, но вновь и вновь поддавался ее уговорам. Кумико не могла вынести чужой боли и готова была вечно терпеть свою. Шли годы, бесконечные, похожие друг на друга, погружающие все глубже в горе, в бессилие.

Но к очередному прибытию Госпожи Рюу выжег последние капли человечности, оставшиеся в душе, и предложил Смерти обмен. Он ничего не сказал Кумико. Она бы не смогла отговорить его. Госпожа позвала Рюу ночью, отправила самурая к воротам. Она снимала одежды в одиночестве, шелк скользил по гладкой коже ненужными условностями.

– Я сделаю, как ты хочешь, мальчик, – Госпожа огласила решение, Рюу закрыл дверь ее спальни.

– Что взамен?

– Ночь.

– Еще одна ночь? Покои твои. Ты вольна оставаться, сколько пожелаешь.

– Ты не понял, мальчик. – Смех Кумико, губы Кумико, плечи Кумико – все в Госпоже мучило Рюу. – Ночь с тобой.

Ту ночь никогда он не вырвет из сердца. Она навеки переплелась с украденной свадебной ночью, хоть и разделяли их целые века. Госпожа целовала с жадностью. От ее голода в Рюу всколыхнулась тьма. Поднялась волной и выплеснулась жаркой страстью. Он шептал имя Кумико, слышал, как она играет в комнатке, за шкафом. Он мысленно повторял: «Прости», а Госпожа смеялась.

– И помни, я всегда беру свое, – шепот Госпожи пробирался под кожу.

Дракон на спине Рюу ожил, белые шрамы, оставшиеся от ожога, зашевелились. Госпожа подчиняла дракона своей воле, он перебирался по Рюу вслед за ее прикосновениями, рвал кожу, орошал простыни кровью. Но Госпожа возжелала оставить вторую печать, закрепить новый договор. Черные волосы Рюу белели, выцветали темные глаза.

– Я приду через год, – сказала Госпожа после последнего долгого поцелуя. – Подбери достойную.

Больше всего на свете Рюу ненавидел двоих: бабку Хакусану и самого себя.

8. Страх порождает черных чертей

Рассказ соломенного человечка наполнил стонами и всхлипами 103-й номер. Слова Кумико подействовали на Мичи так же, как и звуки ее бивы. Мичи вышла из комнатки погруженная в раздумья, озабоченная судьбой несчастной пленницы рёкана. Но постепенно она вспомнила, что сама в плену. И в отличие от Кумико, вполне живой, она-то мертва. Волосы на голове шевелились от негодования, в пальцах покалывало. С каждой минутой Мичи злилась все больше. Она жевала кончики волос и мечтала, чтобы и сейчас вспыхнул огонь, который много лет назад призвал на рёкан Рюу. Призывала гром и молнии, огонь небесный и огонь подземный.

– Он предложит меня? – не выдержала она и выплюнула прядь. С чего бы к ней вернулась детская привычка? – Плевала я на великую любовь! Он хочет выторговать свою Кумико, заменив ее мной? А она пытается его оправдать!

Духи оборвали вой. Посмотрели на Мичи, недоумевая: «Как могла она думать о себе после всего, что они ей поведали!» Одноглазый зонтик с шумом распахнулся. Гася-докуро, заглянувший на балкон посередине рассказа, заскрипел зубами. Пауки зашушукались. «Не ожидали… наглость… невоспитанная она…» – расслышала Мичи. Адзуки-баба просочилась сквозь пол, вернулась на кухню. Два пузатых кувшина на кривых ножках отвернулись от Мичи, правда, по ним она плохо определяла, где лицевая, а где задняя сторона. Один соломенный человечек сохранил самообладание:

– Если Госпожа согласится.

– Зачем я сюда приехала? – пожаловалась Мичи и оглядела оставшихся духов. Они взирали на нее с укором. Их не занимали беды Мичи, они всецело разделяли боль хозяина. «Отличная команда поддержки мне досталась», – опечалилась Мичи.

– Зачем вообще было меня убивать? Вон Кумико не убили, она живая осталась, – Мичи жаловалась как маленькая. – Старая, но живая лучше, чем молодая, но мертвая.