Андрюша, возможно, имел все шансы добиться в жизни успеха, став менеджером по продажам в каком-нибудь магазине электроники, если бы не одно обстоятельство. Право, не знаю, был ли мой одноклассник глупым или просто умственно отсталым, – учитывая, что его мать, как и отец, была хронической алкоголичкой, я склоняюсь к последнему.

Обладая неким подобием чувства юмора (должен признать, весьма жалким), Андрюша, стремясь снискать расположение ребят, иногда шутил, всякий раз неуместно и крайне нелепо. И тем не менее мы все смеялись – не из вежливости, а над глупостью одноклассника.

Люди часто унижают ближних своих ради самоутверждения – одной из наиболее паскудных форм удовольствия. Они пребывают в неосознанном убеждении, будто, принижая других, сами возвышаются на их фоне. В действительности же стремление унизить является прямым следствием чудовищного комплекса неполноценности, приправленного дурным воспитанием и хронической неуверенностью в себе.

Стремясь самоутвердиться за чужой счёт, человек ищет состояния комфорта, которому не даёт появиться страх перед окружающей действительностью и сопровождающее его угнетённое состояние духа.

Мелким, закомплексованным людям просто необходимо для поддержания нормального психологического состояния периодически унижать ближних своих, – разумеется, ближних слабых, поскольку сильные могут унизить сами, что чертовски неприятно.

Насмехаясь над другими, они чувствуют себя тем увереннее, чем ниже опускают собеседника, поскольку это возвышает их в собственных глазах. В действительности мы видим здесь типичную дегенеративную форму восприятия собственной личности. Человек имеет потребность в самовыражении, которую ему необходимо удовлетворить. Если человек не может этого сделать, он начинает искать способы удовлетворения этой потребности через сравнение себя с другими.

Так и я, в малодушии своём сравнивал себя с Андрюшей Савельевым, и на его фоне казался себе героем.

Как и большинство учеников нашей школы, Андрюша болел за ЦСКА, о чём уверенно заявил, когда я спросил о его клубных предпочтениях.

– Ты даже не знаешь, как расшифровывается ЦСКА, – сказал ему я.

– Знаю, – промямлил он.

– И как же?

– Центральный спортивный клуб Америки, – после недолгого молчания выдал он, вызвав у меня и моих одноклассников приступ хохота.

Вопрос о лояльности к клубу возник у меня неслучайно: Андрюша почти всегда носил олимпийку Arsenal, хотя я уверен, что он никогда не смотрел кубок Англии. Этот разговор возник, когда мы учились в девятом классе, – я прекрасно понимал, что Андрюша носит одну и ту же одежду не из аскетических предпочтений, а потому, что другой у него просто не было. Да и эта олимпийка досталась ему благодаря щедрости волонтёров, которые иногда собирали вещи для детских домов.

Но мне, после унижений, которым я подвергался дома, было приятно осознавать, что кому-то живётся хуже.

И я избрал своей жертвой именно Андрюшу.

Он был на два года нас старше. Моего роста, он был крепко сложён и физически превосходил всех в нашем классе. Это обстоятельство служило мне оправданием в собственных глазах: я унижал самого сильного мальчика в нашем классе. Но поскольку Андрюша был не слишком умён, он не мог понять моего сарказма и не всегда – тонких шуток. Он искренне полагал, что мы вполне нормально общаемся и недоумевал, почему все кругом смеются. Иногда до него доходило, что смеются над ним, но он никак не мог понять причину постигшего всех веселья.

Живя в детском доме, Андрюша умел различать только открытую агрессию, которая была обычным проявлением сиротской боли. Но в силу своего особенного восприятия Андрюша несколько иначе, чем все остальные, ощущал эту действительность, и потому был единственным известным мне детдомовцем, не обозлившимся на весь мир, как это делали все остальные.

Он очень хотел дружить с одноклассниками, и я, пользуясь этим, всякий раз унижал его.

Как-то перед уроком черчения он попросил у меня карандаш. В 12-ом детском доме, как в госучреждении, широко развернулась коррупция. Деньги, списываемые на содержание детей, шли в карман заведующему, а иногда везло и воспитателям. Именно потому дети одевались в вещи, привозимые волонтёрами, и использовали канцелярские товары, которые кто-то забывал на парте. Если в школе видели ученика, который подбирает с пола обронённую кем-то ручку, линейку, ластик, можно было смело сказать, что это один из детдомовских. Канцелярская клептомания, наряду с гардеробной эклектикой, затравленным взглядом, запахом костра, создаваемым прокуренной, по нескольку месяцев не мытой одеждой, составляли типичные приметы, по которым опознавали сирот.

У меня был целый пенал хорошо отточенных карандашей, и я запросто мог поделиться одним из них и даже подарить его Андрюше (он всегда всё возвращал), поскольку он не имел ни родителей, способных купить ему карандаш, ни денег, чтобы купить его самостоятельно. Рядом не было никого из одноклассников, способных оценить моё красноречие, и, тронутый просьбой Андрюши, я уже снял рюкзак и неожиданно для самого себя произнёс: