– Простите, пожалуйста, а у вас рубля не найдётся?
К вечеру, немного замёрзнув, Андрюша набрал семьдесят шесть рублей и с ними вернулся в приют. «Паханы» были не удовлетворены низкой попрошайнической компетенцией Савельича. Правда, по словам Андрюши, в первый раз его не сильно отметелили: пересчитав деньги, один из самых старших ребят закричал: «Не достал!» – после чего ударил его кулаком в солнечное сплетение, а когда новичок согнулся, приложил его головой об колено. Савельич после этого упал на пол, и ребята его «немного попинали ногами».
– Они, правда, потом поняли, что перегнули палку, – продолжал Андрюша. – Ну, что не надо было так. Даже извинились за этот случай, когда уходили из детского дома.
Я с видом знатока заметил, что подобное общение очень напоминает мне армейскую дедовщину. Мне было четырнадцать лет, и судить о дедовщине я мог лишь по рассказам старших, впрочем, как и Савельич. Я искренне сказал, что произошедшее с Андрюшей в его первый день в приюте ужасно, и он поблагодарил меня за сочувствие, а также заверил меня, что теперь, когда ему шестнадцать и он один из «паханов» в детском доме, он никого не унижает, потому что это неправильно и так не надо поступать с людьми.
Улыбнувшись, я сказал, что очень рад этому обстоятельству и что он молодец.
– Знаешь, Вася, ты мой лучший друг, – с теплотой в голосе сказал он мне.
В его глазах было столько искренней преданности и неподдельной благодарности, что у меня не оставалось сомнений, что эти слова Савельича, как, впрочем, и все его слова, идут от самого сердца, большого и доброго. Мне стало бесконечно стыдно за своё ханжество, за свои издевательства, за унижения, которым я подвергал этого по-настоящему хорошего и чистого человека.
– Андрюх, ты прости меня, – произнёс я.
– За что? – удивился он.
– Ну, за всё… – мне стало ещё более стыдно оттого, что он был настолько добр, что даже не мог на меня обижаться. – За то, что иногда шутил над тобой или смеялся, ну и вообще…
– Да ладно, Вася, ну как я могу на тебя обижаться! – он дружески похлопал меня по плечу своей тяжёлой рукой, и я только теперь понял, сколько физической силы скрывается в этом медведе. – Ты же мой лучший друг!
– Спасибо, Андрюх.
С того дня я твёрдо решил никогда больше не называть его Савельичем, не унижать его, не шутить над ним и не позволять этого остальным.
Через пару недель после этого разговора на Светлогорский проезд позвонил дядя Гриша. Мама, подошедшая к телефону, не передала мне трубку, как обычно делала это, а сообщила:
– Сейчас приедет твой дядя. Иди одевайся.
Подобное поведение выглядело немного странным, однако я, не задав ни одного вопроса, пошёл в свою комнату, оделся и сел ждать, когда Гриша заедет за мной. Как обычно, он приехал не сразу, а через сорок минут, что показалось мне проявлением повышенной пунктуальности со стороны дяди.
Спустившись, я сразу увидел его внедорожник, стоявший недалеко от дома.
– Ну, как у тебя дела? – спросил я его.
– У меня нормально, – мрачно ответил он. – У бабушки случился пожар.
Новость как-то больно кольнула меня, но я ещё не успел осознать, что имел в виду дядя Гриша. Тактичные люди сообщают жестокую правду так, чтобы собеседник сам домыслил наихудший исход, затем спросил, чтобы развеять опасения, – и вот тогда тактичные люди безжалостно добивают, сообщая бескомпромиссную правду.