Книги
Незавершенная революция
Однако что действительно верно, это то, что клерикальный истеблишмент перестает быть частью правящей группировки — асабийи.
Больше того, радикально меняется сама эта асабийя. Та, что сложилась при Романовых как консенсус части боярства и церковного истеблишмента сметается петровской революцией, вызвавшей к жизни новую асабийю — петровскую («птенцы гнезда Петрова»). И в этом еще одна схожесть Ивана с его Опричниной с Петром, который осознанно или нет запускает классическую янычарскую социальную фабрику по отбору и перековке людей разного культурного «бэкграунда» в новый правящий класс. В чем он в отличие от Ивана тоже преуспел.
Собственно, правящий род Романовых заканчивается именно с Петром, после которого на русском троне оказалась девка, взятая трофеем с войны (Екатерина), точнее, отобранная им у своего сподвижника Меньшикова. Петр II, Анна Иоановна были уже марионетками реально правящих страной иноземцев, а пришедшая им на смену внебрачная дочь Елизавета Петровна династию уже продолжить не могла. Ну, а после нее, начиная с «внука Петра I» — Карла-Петера Ульриха Голштинского под именем Романовых Россией уже правит Голштейн-Готторпская династия.
Но если Романовы, по крайней мере, поддельно-номинально продолжили существовать в качестве прикрытия реально правящей иноземной династии, то Московия и московиты как политические явления Петром были окончательно добиты. Окончательно, потому что самоубийство ими было совершено еще в результате Никоновских реформ и присоединения Украины. Впрочем, очевидно, что уже само это новомосковское государство Романовых было генетически запрограммированным на это самоубийство.
Однако, если как просто революционер Петр оказался гораздо успешнее Ивана, то с точки зрения интересующей нас темы национальной революции, к ее задачам был гораздо ближе последний. Иван, противопоставив себя истеблишменту, и оперевшись на новый служивый класс, тем не менее, стремился быть именно народным вождем, в том числе, в критические моменты обращаясь к народу как к источнику легитимности. Опричнина и Земщина во времена Ивана были разными политическими пространствами, но в духовно-национальном смысле они явно мыслились как части единого целого, объединяясь фигурой царя. Петр же, который в отличие от недолговечной Опричнины сумел создать из своих дворянских янычаров устойчивое регулярное государство, фактически разделил Россию (сейчас речь только о ее русской части) на два культурных мира — вестернизированное меньшинство и культурно маргинализированное большинство, оставшееся за рамками этой социальной фабрики.
Среди «русских националистов» есть весьма откровенная разновидность, представители которой считают точкой отсчета «исторической России» не Киевскую Русь (что, конечно, вообще смешно), и даже не Московию или 1612 год, а именно петровскую революцию. Вот, в частности, что об этом пишет современный яркий публицист Дмитрий Галковский: «В мире не было ничего фантастичнее петровской реформы. Представьте себе, что Индия ХVII века в болотистых джунглях строит Лондон 1:1, с Тауэром, Биг Беном, и начинает сама себя колонизировать, то есть создает европейское чиновничество, армию, систему образования и вообще вытягивает себя из азиатского болота за косичку, как барон Мюнхгаузен. Удивительнейшая цивилизация. И страшная».
Цитата весьма откровенная, ведь из нее ясно следует, что если варварская Московия-Индия самоколонизируется в русскую Британию, то у нее должны появиться класс колониальных белых господ в пробковых шлемах и окружающие их туземные варвары. Так в общем-то и произошло, но весьма странно, что эти господа удивляются потом тому, что это государство было уничтожено, когда туземцы пришли в движение, и считают причиной этого не его изначальную им чуждость, а исключительно происки главного конкурента «русской Британии» — Британии оригинальной. По их мнению, эти туземцы должны были дождаться того, что это государство постепенно превратит их «белых людей» в XX веке, вместо чего, кстати, оно само ввязалось в мировую войну, его похоронившую.
Впрочем, не будем забегать вперед. Революция Петра была действительно уникальным, волюнтаристским футуристическим экспериментом по созданию с чистого листа новой в культурном отношении породы людей. Два века спустя совсем в другой стране произойдет нечто, на первый взгляд, похожее — культурная революция Мустафы Кемаля, известного как Ататюрк, который начнет принудительно замещать османско-исламскую культуру миксом псевдозападного суррогата и псевдотюркистских мифов. Забавно, что сегодня даже та часть русских либералов, которая все-таки дошла до осознания того, что насаждение Петром I внешних атрибутов западной культуры при одновременном искоренении прав и свобод аборигенов не имеет ничего общего с западным путем развития, продолжает восхищаться аналогичными действиями Кемаля. По поводу последнего, впрочем, надо сказать, что относительный успех его реформ базировался не на этой произвольности, а на двух объективных факторах. Во-первых, модернизация, которую непосвященные внешние наблюдатели связывают исключительно с ним, активно шла в Османской империи уже с первой половины XIX века, и была им просто продолжена. Во-вторых, он сумел обеспечить эффективность этой модернизации тем, что поставил точку на имперском проекте, направив все ее силы на внутреннее развитие страны в границах нового национального государства, отказавшись как от завоевания, так и от удержания иноверческих провинций. Что же касается принудительного навязывания им основной массе народа чуждых ценностей, то это изначально вызывало соответствующую реакцию последнего и в итоге, спустя несколько десятилетий закончилось возвращением к власти носителей тех ценностей, которые безуспешно пытался искоренить Кемаль.
Впрочем, принципиальным отличием Кемаля было то, что он все же являлся революционером снизу, а не сверху, как Петр. Кемаль был сформирован как часть определенной идейной и социальной среды, начавшей самоорганизовываться в национальный авангард на фоне коллапса империи и ее элиты. Таким образом, он прежде всего был политическим националистом, чьи реформы были направлены на создание на месте империи новой республики, а из подданных империи — республиканской нации. Петр действовал внешне схожими методами в прямо противоположном направлении — добивал остатки не успевшей сформироваться нации и с чистого листа создавал новую империю и ее подданных (по янычарской модели).
Революция Петра I стала кульминацинацией правления Романовых, вскрытием внутренних противоречий их курса и доведением до логического завершения одной из его силовых линий. До Петра Романовым была присуща вынужденная политическая и культурная великорусская национальность, первая в силу ограниченности Земским Собором и Боярской Думой, вторая — в силу гравитации почвы, на которой они утвердились. Петр покончил и с первым, и со вторым, утвердив политический абсолютизм и новый культурный центр, в котором и вокруг которого сформировалась новая асабийя. Этническим драйвером этой асабийи стали на сей раз не греки, тюрки или малорусы, а преимущественно германцы, в целом выходцы из западной (германо-романской) Европы.
Некоторые славянофилы и почитатели московской старины рассматривают петровские реформы как противоестественный разрыв с естественным ходом развития Московии. Внешне это выглядит так — столица, названия государственных учреждений и самого государства, структура государственно-церковных отношений, эстетика, фразеология, культурные атрибуты, почти все это заменяется Петром.
Однако был ли это разрыв или кульминация? А если кульминация, то чего именно? Для ответа на этот вопрос надо попытаться понять траекторию религиозно-политического развития Московии в XVII веке, в период, непосредственно предшествовавший петровским реформам. Как я уже обращал внимание, со времен оформления в Московии клерикально-церковной партии, противостоящей разным проявлениям русского низового пуританизма, ей был присущ парауниатский характер. События начала XVII века были точкой, в которой сошлись стихийное антиуниатство великорусского сопротивления малорусскому экспансионизму, и осознанное, корпоративное антиуниатство православной церкви, опасавшейся открытой католической экспансии в Московию вплоть до открытия в ней иезуитских школ. Тем не менее, достаточно укрепившись при Романовых Московский патриархат при опоре на малорусские кадры уже сам делает шаг в сторону западной традиции посредством реформ Никона. Собственно, пойдя по пути, предложенному западнорусскими богословами, было бы логично придти к тому же, к чему он привел у них на родине — унии с Римом. Для великорусского народа, у которого отняли его самобытное древлеправославие, никакой ощутимой разницы уже все равно бы не было, ведь существующий в церквях греческий обряд сохранился бы. А вот у Московского государства отпал бы религиозный антагонизм с соседней Речью Посполитой, да и в целом католическим Западом.
Однако вместо этого парауниатская романовская Московия вовлекается в антиуниатскую борьбу малорусов и запорожских казаков в Речи Посполитой. Вовлекается в значительной степени по их инициативе. В итоге романовская Московия оказывается в зависшем положении — она уже слишком западная для восточного древлеправославия, но при этом противопоставляющая себя этому Западу. Видимо, в этот момент и возникает предпосылка для того, что выдающийся русский геополитик и культуролог Вадим Цымбурский определил как стратегию «похищения Европы». Очень важно понять, что речь идет не об антизападничестве per se, то есть, желании отгородиться от Запада в принципе. Речь о стремлении быть «правильным Западом», то есть, усваивая от него все необходимое, сохранять то, что он де утратил. Отказ от унии, противопоставление себя унии после отказа от собственной национально-духовной самобытности в ходе Никоновских реформ требовали более амбициозной стратегии борьбы за превращение не просто в западную державу, а в одну из ведущих западных держав, способных диктовать Западу свои условия сосуществования.
Именно на это и были нацелены реформы Петра, начатая им колонизация России.
9. Колониальная империя и антиколониальный фронт
В XVIII веке значительная часть русского народа оказывается в положении колонизированных туземцев. К усиливающемуся закрепощению крестьян добавляются рекрутская повинность и мобилизация на общественные работы, что сопровождается маргинализацией сформировавшихся к тому времени этнокультурных форм и засилием иноземцев в правящей верхушке.
Меж тем, оказавшись жертвами внутреннего колониализма («самоколонизации»), ранее русские выступили в качестве инструмента колониализма внешнего, классического, объектами которого стали завоеванные Русским государством нерусские народы. Эта двойственность определила весьма специфический характер реакции автохтонов — русских и нерусских — на колониальную политику петровской империи. Однако перед тем, как поговорить о ней, следует немного затронуть саму тему этнополитических отношений и их динамики в Северной Евразии и на ее стыке с Восточной Европой. Эти отношения определялись комплексом политических, идеологических и экономических факторов.
Политически, надо понимать, что Рюриковичи оказались вассалами Чингизидов с момента прихода последних на Русь, став частью раннесредневекового династическо-имперского континуума. Рассматривать их как внутренних антагонистов в духе теорий об извечном противостоянии равнины и степи или землепашцев и кочевников вряд ли правильно. Рюриковичи явно не были ни сынами равнины, ни, тем более, хлебопашцами. Они пришли с Балтики и утвердили свою власть над конгломератом местных племен посредством «крышевания» транзитных путей и в значительной степени работорговли, не сильно отличаясь в этом смысле от своих степных коллег. До момента прихода Батыя они уже имели опыт взаимодействия со степняками, и далеко не только враждебного — не редкостью были русько-половецкие браки (половчанки выходили за руських князей), а Святослав Хоробре воевал против тюрок Булгара и Хазарии в союзе с другими тюрками — огузами. К слову, благодаря молекулярной генетике сегодня мы уже знаем, что наиболее вероятные Рюриковичи являются представителями балто-фено-сканской мужской гаплогруппы, корни которой, однако, сквозь тысячелетия уходят примерно на Алтай — N1a. Ее же представителями являются правители Литвы Гедеминовичи, которые тоже вполне себе союзничали с Чингизидами.