— Ты с Дубовским так же общаешься? — спросила я ехидно. — Зачем ему вообще стилист?

— Я тебя умоляю, — Валера закатил глаза, — ты думаешь, он сам себе костюмы выбирает? Да если бы не я, это дитя пролетариев так бы всю жизнь в спортивках и ходил. Ты бы видела его три года назад, просто страх и ужас, мама дорогая, то ли серьёзный бизнесмен, то ли мальчик палатки крышевать приехал. Вот эти руки, — он продемонстрировал, — сделали из него человека.

А следующие несколько часов эти руки вовсю отрывались на мне, при помощи ещё двух дополнительных пар. Мне вертели причёски, подбирали макияж и всё это, не переставая суетливой трепотни обо всём на свете. Под конец дня мне уже казалось, что Валера — это какой-то член моей семьи, типа двоюродного дяди, который появляется раз в месяц, чтобы перевернуть всё с ног на голову, а потом упархивает обратно в свою безумную разноцветную жизнь. Злиться на него невозможно, но сил выдерживать такой натиск дольше суток тоже не было.

Мы закончили глубоким вечером, когда за окном уже зажглась иллюминация садового освещения. Валера подцепил помощниц под локоточки и был таков, оставив меня в окружении вещей, стоимость которых исчислялась миллионами, если не десятками миллионов. «Заберу после торжества, — заявил он легкомысленно. — Пока зая, не скучай».

Я задумчиво перебирала платья на вешалке, слушая, как шуршит ткань. Глаза слипались. Вот вроде весь день то сидела, то стояла, не двигаясь толком с места, а устала так, будто разгрузила пару вагонов с углём. Лариса Васильевна, глядя на мои титанические усилия сдержать зевок, посоветовала лечь спать пораньше, что я и сделала, вернувшись в ту комнату, в которой обнаружила себя утром.

Никакой пижамы мне не выдали, только махровый халат, спать в котором было невозможно. Поворочавшись, я скинула его на пол. Нет, так тоже не пойдёт. Пришлось встать и пошариться по вещам Дубовского, выуживая из стопки глаженной одежды очередную футболку. Надеюсь, он будет не против. А если да, то сам виноват — мне же надо в чём-то спать. Я легла, вытянулась под тяжёлым одеялом и затихла, проваливаясь в сон, положив телефон на тумбочку рядом. Экран загорелся от входящего звонка, но выпростать руку из-под одеяла показалось непосильной задачей. Мысль, что стоит завести будильник, быстро растворилась в дремотном тумане.

Сквозь сон я услышала, как хлопнула дверь, неверные сбивчивые шаги следом. Перевернулась на другой бок, думая, что мне снится, но подскочила, почувствовав тяжёлое сопение прямо над собой. Дубовский стоял у кровати, поставив одно колено возле моей ноги и лицо его, освещённое подсветкой телефона, показалось по-настоящему демоническим. Спустя один удар сердца, я поняла, что телефон в его руках — мой.

Он смотрел на меня с такой яростью, что от ужаса меня просто парализовало. Дубовский хлопнул ладонью по выключателю, откинул телефон в сторону и склонился над моим лицом, приблизившись вплотную — запах перегара пахнул прямо в нос. Чёрт, да он же пьян в дрова! Мутные покрасневшие глаза вперились в мои. Он был весь какой-то расхристанный, с закатанными рукавами и расстёгнутым воротом, развязанный галстук болтается на шее, волосы встрёпаны. Несколько секунд, за которые моё сердце не билость, Дубовский в упор разглядывал меня, словно пытаясь добраться до мыслей, роящихся в голове. Потом он рыкнул и рывком рванул одеяло, стягивая с меня. Подвывая от ужаса, я вцепилась в край и потянула его наверх с такой силой, что ткань затрещала. Меня затрясло. Это был совсем не тот парень, который мог остановиться в нужный момент или иногда даже походил на человека. Кто-то другой. И встретиться с ним ещё раз я бы не хотела.

Его рука обхватила моё горло, самую малость сдавила, просто обозначая, что может — я замерла с вытаращенными глазами, онемевшая, не способная выдавить пересохшим ртом ни единого звука. Страх затопил меня с головой, как цунами, пульс бесновался, отдаваясь в ушах. Палец Дубовского с силой прочертил по моему подбородку, потом по губе. Его грудь ходила ходуном, дыхание тяжело вырывалось изо рта. Он потянулся и снова взял телефон, показывая мне:

— Это что?

Я скосила глаз. Больше десятка пропущенных, и все от одного человека, пропади он пропадом.

— Это не то, что ты думаешь, — прошептала я. Голос дрожал и не слушался, показался странно писклявым.

Дубовский пьяно хохотнул.

— Да откуда тебе знать, что я думаю? — зашипел он мне на ухо, цепляя губами кожу. Он зарылся носом мне в волосы, глубоко вдохнул. — Нихрена ты не знаешь, киса. А может, я тоже чего-то не знаю? Почему этот утырок продолжает тебе названивать, если ты его отшила? Говори! — рявкнул Дубовский, теряя терпение.

Я сжалась, молясь, чтобы сейчас что-то произошло — не знаю, загорится пожар или вертолёт упадёт прямо в бассейн на заднем дворе — и он уйдёт отсюда.

— Дрожишь… — сказал он таким тоном, будто не верил. — Боишься меня больше, чем его? Этого козла твоего?

— Не боюсь, — соврала я.

— Тогда что? — Он тряхнул меня за плечо, через одеяло схватив так, что стало больно. — М? Что тебе не так, киса? Не нравлюсь тебе?

Он говорил и говорил, и с каждым словом пихал меня, как какую-то тряпичную куклу, которая может только моргать и безвольно болтать головой.

— Не нравишься! — крикнула я, не выдержав. Слёзы брызнули из глаз, будто переполнился сосуд. — Ты мне отвратителен. Уйди отсюда, пожалуйста, уходи, оставь меня…