Он коснулся груди, не отрывая потемневшего взгляда от моего лица, впитывая каждую деталь, каждое движение губ и ресниц, которое могло ему о чём-то рассказать. Я зажмурилась, закусила губу, но сбившееся лихорадочное дыхание и покрасневшие щёки выдавали меня с головой, как дрожь, пробежавшая волной по телу, когда он снова прильнул ко мне. В его руках я была безвольной и крохотной, податливой, мягкой, и каждая клеточка тела, каждый сантиметр кожи отзывался на его прикосновения, то едва ощутимые, как дуновение ветра, то сильные, почти до боли, пугающие, но заставляющие желать большего. Забыв о том, что презираю его, что хочу уехать отсюда и никогда больше не видеть этого грубого, ужасного, по-настоящему пугающего человека, я наслаждалась им и вместо того, чтобы оттолкнуть, терзала пряжку его ремня.
Телефон завибрировал, пополз по ковру, следом заиграла музыка. Дубовский рыкнул так, что у меня от адреналинового восторга побежали мурашки по телу. Он не успел меня перехватить — я дотянулась до телефона, успела увидеть, что названивает Илья («Какого чёрта тебе надо?!») и поставила на беззвучный.
Секундная заминка дала мне передышку, возможность очнуться, прийти в себя. И с ужасом осознать, что только что чуть не… О боже. Я же
Я поспешно села, подогнула под себя ноги. Дубовский не сразу понял, что мой порыв прогорел, потянулся ко мне и наткнулся на стену. С тяжёлым вздохом он опустил голову, с усилием сжал и разжал кулаки, оставляя вмятины на кожаной обивке. В голосе прорезалась сдерживаемая ярость:
— Опять, значит? Ты не сможешь врать себе до бесконечности, киса. Признайся уже, что хочешь меня, по-шлюшьи хочешь, грязно, и ждёшь не дождёшься, когда же я тебя отымею. А когда это произойдёт, то попросишь ещё, потому что такая ты и есть на самом деле. Ненасытная и развратная, а не та святая девочка, которой притворяешься для всех.
Он хлестнул меня взглядом и вышел из комнаты раньше, чем я придумала, что сказать. Переведя дух, я с недоумением прислушалась к себе — и вместо горечи оскорблённого достоинства почувствовала лишь сожаление. Сожаление, что не дала себе переступить черту.
«А что плохого случится, если?.. — спросил какой-то новый внутренний голос, которого я ещё не слышала. — Вы хотите одного и того же. И можете это друг другу дать. Так в чём проблема? Ты даже не можешь притянуть за уши воспитание, ведь сама знаешь, как бы счастлива была твоя мамочка, узнав, что ваши отношения настолько близки. Она бы с удовольствием подержала свечку и сделала памятные фото для потомков.»
Но ответ я уже знала. Я потеряла бы от этого самоуважение, единственное, что ещё поддерживает меня на плаву. Может, меня и правда тянет к Дубовскому, но пока он считает меня вещью, борьба продолжается. И с ним, и с самой собой.
Валера оказался настолько типичный стилистом, прямо карикатурным, что я еле сдерживала смех — где ещё нашли такого. Он поминутно закатывал глаза, картинно заламывал руки, называл всех дорогушами, когда злился и заями, когда был в настроении. И с неподдельным страданием вздыхал, когда я топталась по кружевным подолам, будто они были частью его организма. Двое амбалов под его руководством притащили металлическую вешалку, забитую нарядами, Валера шёл позади и подгонял их, только прутика в руке не хватало.
— Ну, ничего, — сказал он, увидев меня в первый раз. — Это мы исправим, не переживай.
Хрупкий на вид, Валера обладал железобетонной волей и способностью приводить в движение всех, кто попадал в радиус его обзора. Амбалам живо нашлось дело. Девушки-швеи, как две дрессированные собачки, по команде бросались подкалывать подолы и листать папки с референсами. Даже исполненная достоинства Лариса Васильевна не избежала общей участи — её припахали варить кофе, непременно с миндальным молоком. Дубовский, видимо, не желая стать ещё одним спутником на Валериной орбите, удрал по своим делам. Он больше не говорил со мной с той секунды, как ушёл из кабинета.
— Это всего лишь платье, — проворчала я, в сотый раз стягивая неподошедший наряд. Мне он казался идеальным, как и предыдущие девяносто девять, но кто меня спрашивал?
— Всего лишь платье! — задохнулся Валера, округляя опушённые тёмными ресницами глаза. Он всплеснул руками, обращаясь к окружающим: — Нет, вы только послушайте её! Всего лишь! Платье! Дорогуша, ты вообще не понимаешь, о чём говоришь. Платье — это всё. Это твоё имя, твоя корона и карета, в которой ты приехала на сраный бал.
В общем, к делу он относился серьёзно. И в чём-чём, а в недостатке профессионализма Валеру было не обвинить — финальный выбор и правда оказался восхитительным. Не просто красивые тряпки, которые на всех смотрятся одинаково, а что-то особенное, что подходит только тебе.
Белоснежный плотный шёлк ниспадал от талии мягкими складками, совершенный в своей простоте. Я погладила его ладонью и тут же получила от Валеры шлепок по руке. Кружева лифа и рукавов были похожи на застывший морозный иней, а искрящиеся кристаллики только усиливали впечатление. Свадебное платье для Снежной королевы.
— Волшебство… — Я покрутилась перед огромным зеркалом, которое один из амбалов, Саша, притащил с другого этажа, потому что Валере свет в этой комнате понравился больше.
Тот польщённо заулыбался, придирчиво осмотрел меня со всех сторон, сказал: «Процентов тридцать работы сделано», — после чего шугнул замерших девиц, как птичек, заставляя распаковывать украшения и аксессуары.
От блеска разбегались глаза. Гарнитуры из серебра, всех оттенков золота и платины. Половину Валера тут же забраковал, оставив только холодные оттенки металлов и камней. Подумав, отложил в сторону зелень, так что в итоге стол оказался заставлен сапфирами, аквамаринами и, разумеется, бриллиантами. Я подцепила серьгу-капельку, камнем в которой можно было бы подавиться насмерть. Валера замотал головой:
— Зая, ты чего? Брюлики — вечерний камень, он хорош только в искусственном освещении, а вы под открытым небом будете торчать на церемонии. Можешь на вечер отложить, конечно… Но твои крошечные ушки такой булыжник не потянут.
Меня разобрал смех.