Выше уже отмечалось (см. гл. 161), что во все времена купцы не проявляли особой склонности к описанию своих путешествий и приключений в чужих странах. Сотни тысяч купцов с древнейших времен предпринимали дальние странствия в чужеземные края и переживали при этом самые удивительные приключения. Но число тех, кто позже записал все, что увидел и узнал, можно пересчитать по пальцам.

Как правильно заметил однажды Страбон, в более ранние эпохи это зачастую объяснялось тем, что купцы были людьми невежественными и неспособными дать описание посещенных ими мест[697].

Даже самые выдающиеся купцы средневековья, сведения о путешествиях которых дошли до наших дней, были большей частью либо неграмотными, например Отер и Вульфстан (см. т. II, гл. 93, 94), либо не испытывали желания оставить потомкам описание своих приключений. Поэтому воспоминания странствовавших купцов были записаны другими людьми и дошли до нас либо благодаря приказу какого-нибудь могущественного государя (как в случае с Ибн-Баттутой, см. т. III, гл. 139, 148). либо в результате наложенного папой покаяния (Конти, см. гл. 161). А Марко Поло создал свою знаменитую книгу, томясь от скуки в генуэзской тюрьме.

Примечательно, что единственным купцом отдаленных времен, который по собственному почину записал свои путевые впечатления, был Афанасий Никитин, русский путешественник XV в. родом из Твери. Он предпринял шестилетнее, несомненно, весьма замечательное путешествие, которое привело его «за три моря». Если Никитин и не посетил совсем неведомых земель, то все же его путешествие проходило по весьма отдаленным и плохо известным Европе XV в. странам, представлявшимся в таинственном свете. Особенно это относится к Индии, которая в то время считалась страной почти недостижимой, далекой и изобиловавшей различными чудесами, о чем уже неоднократно говорилось в этой книге.

Никитин отнюдь не представлял собой исключительного явления среди своих русских современников. Известно много путешествий русских купцов и паломников, например Антония Новгородского (около 1200 г.), Стефана Новгородского (около 1350 г.), Пимена и Михаила Смоленских (1389 г.), писца Александра (1392 г.), архимандрита Агрефения (1400 г.), монаха Епифания (1416 г.), дьякона Зосимы (1419 г.) и др. Все эти весьма интересные записанные и засвидетельствованные письменными источниками русские путешествия[698] в конце средневековья проходили, однако, по старым, известным путям, преимущественно по Юго-Восточной Европе и Передней Азии. Странствия Афанасия особенно примечательны своей длительностью, территориальной протяженностью и главным образом их целые, которой была Индия. В глубь этой страны Никитин проник довольно далеко.

Внезапное появление русского купца на путях в Индию и неожиданное включение русского государства в торговлю, которая до той поры велась только из гаваней Красного моря или с побережья Сирии и Черного моря, объяснялось вескими причинами. После завоевания Константинополя (29 мая 1453 г.) турецкое господство в Передней Азии быстро усиливалось. На древних путях в Индию возникали еще более жесткие преграды, чем во времена крестовых походов. Даже судоходство по Черному морю было теперь прекращено из-за господства турок над Босфором. Переход с Оронта [Нахр-эль-Аси] к Евфрату имел когда-то столь важное значение, что эту реку часто называли вторым устьем Евфрата. Так она изображена, например, на Каталонской карте мира от 1375 г. Оронт был закрыт для христианских купцов еще при господстве мамлюков[699] в Сирии, а после завоевания этой страны и Палестины турками (1516 г.) полностью перешел в руки константинопольского султана. То же самое произошло и с Красным морем, по которому в XV в. еще плавали отдельные христианские купцы (см. гл. 197). После битвы при Каире (23 января 1517 г.) этим морем вместе со всей территорией Египта также полностью завладели турки.

В Европе того времени уже давно начали задумываться над тем, нельзя ли поддерживать важную торговлю пряностями по другим путям, на случаи если враждебный Египет в один прекрасный день станет совсем недоступным[700].

Надежные сухопутные связи между богатыми странами Азии и Европой к 1500 г. фактически поддерживались только через Русь. Даже китайский шелк переправлялся тогда в огромных количествах из Самарканда в Москву[701], а оттуда шел далее в Европу. Невозможность пользоваться старинными торговыми путями в Индию и была, видимо, тогда главной причиной поисков морских путей в эту страну на юге и на западе от уже известных тогда стран, а позже и на севере от них (Северо-восточный и Северо-западный проходы).

О самом Афанасии Никитине, помимо того, что он о себе сообщает, почти ничего неизвестно. Несомненно, однако, что не только коммерческие интересы побудили его совершить такое необычное путешествие в Индию, но в значительной степени и стремление повидать чужедальние страны. Никитину не повезло. Сразу же в начале путешествия он был ограблен и лишился всего своего имущества недалеко от устья Волги. Позднее из-за этого он, очевидно, часто боролся с нуждой. Недаром Никитин говорит о себе: «И я от многих бед пошел в Индию, так как на Русь мне пойти было не с чем, никакого товара не осталось»[702].

Во многих отношениях весьма интересное описание путешествия Афанасия Никитина рисует его в весьма привлекательном свете. Оно обрывается на сообщении о возвращении в Каффу (Феодосия). Очевидно, Никитин не успел написать задуманное им заключение, в котором хотел рассказать о последнем этапе путешествия из Каффы в Тверь. Дело в том, что умер он на последнем отрезке своего пути, незадолго до возвращения на родину. Один из его современников сообщает, как видно из приведенной выше цитаты, что Никитин скончался у Смоленска. Это произошло почти у порога его родного города — Твери. Трагическая судьба! Хорошо, что Никитину хотя бы посчастливилось увидеть свою возлюбленную Русь, о которой он столько лет тосковал всем сердцем.

Хотя Никитин не сообщает больших географических или культурно-исторических новостей, но именно то обстоятельство, что он вел свои записи в виде дневника, придает им исключительную прелесть[703]. Особенно интересна, например, с психологической точки зрения написанная в Индостане исповедь Никитина. Мы узнаем из нее, как человек, занесенный судьбой далеко от родины, не имеющий возможности туда вернуться и ни разу не встречающийся с соотечественниками или единоверцами, чувствуя себя настоящим благочестивым христианином, все же постепенно отчуждается от своей веры в инородной среде. Он заимствует даже мусульманские молитвы, обороты речи и религиозные обычаи и все-таки стойко противится неоднократным требованиям перейти в ислам.

Не считая Николо Конти, Никитин, возможно, был первым названным по имени европейцем, кому удалось проникнуть в глубь Индии. Все европейские путешественники, ранее попадавшие в Индию, видимо, не слишком далеко отходили от берега. Тоска по родине и желание остаться верным христианином привели к тому, что Никитин нашел, наконец, способ, располагая минимальными средствами, преодолеть множество затруднений и возвратиться на Русь.

Хронологию путешествия можно восстановить только приблизительно, так как Никитин, подобно Марко Поло и Конти, к сожалению, пренебрегал датами. Нередко свои приключения он датирует христианскими праздниками и особенно подчеркивает, где именно ему шесть раз пришлось провести на чужбине особо чтившуюся русскими пасху. Только прибегая к логическим рассуждениям, можно выяснить, о каком годе идет речь в том или ином случае. Отправную точку нам дают различные политические события, которые Никитин отмечает в своем дневнике.

«Хожение» определенно должно было начаться летом 1466 г. Никитин сообщает, что он шесть раз встречал пасху, находясь в странствии, но так как умер он, очевидно, в начале 1473 г., находясь совсем близко у цели, то отсюда прямо напрашивается следующая датировка. На пасху 1468 г. Никитин находился в Мазандеране, в марте — апреле 1469 г. — в Ормузе, зимой 1469/70 г. — в Бидаре, а затем провел весь 1470 и 1471 гг. в Индии.

Пребывание в Бидаре, самом отдаленном из достигнутых путешественником городов, продолжалось, очевидно, как доказал Срезневский, с 14 ноября (Филиппова заговенья) 1469 г. по 4 марта 1470 г. (начало великого поста)[704]. Решение возвратиться на родину было, видимо, принято в Дабуле в конце 1471 г. и вскоре осуществлено. Обратное путешествие через Ормуз, Персию и Трапезунд, неоднократно совершавшееся пешком, продолжалось девять месяцев, Пасху (29 марта 1472 г.) Никитин встретил в Маскате. В Трапезунд он пришел 1 октября, в Каффу — 5 ноября 1472 г. (за девять дней до Филиппова заговенья). С большой долей вероятности можно предположить, что Никитин решил подольше задержаться в Каффе и, возможно, провел там всю зиму. Сделать такой вывод позволяет его сообщение, что он истратил там свой, последний золотой. После многолетнего пребывания в стране с жарким тропическим климатом Никитин вряд ли думал продолжать путешествие в течение суровой русской зимы. Во всяком случае, в Смоленск он попал не ранее 1473 г. И здесь Никитина, изнуренного непомерным напряжением сил, нуждой и лишениями, видимо, после болезни настигла смерть. Как уже отмечалось, никакими другими биографическими данными о Никитине мы не располагаем. Неизвестно даже, в каком возрасте он скончался. Можно только с большим основанием полагать, что случилось это в 1473 г.

Прошло много времени, пока слухи о Никитине дошли до нерусской Европы. Однако его дневник, написанный на славянском языке, с множеством арабских и турецких вставок, рано вошел в сборники русских летописей. Первое незаслуженно забытое научное исследование посвятил дневнику Никитина Карамзин в 1816 г.[705] Несколько позднее было опубликовано исследование Строева[706]. Первое сообщение о путешествии Никитина на западноевропейском языке появилось в 1835 г. в Прибалтике[707]. Позднее дневник Никитина изучали в России упомянутый выше Срезневский и Казембок[708]. Наконец русский ученый Виельгорский перевел его на английский язык[709], а Мейер — на немецкий[710].