Моя мать давно перестала смотреть в окна. Она старается не смотреть даже себе в глаза. В действительности она совсем крошечная, моя мама, – съежившийся человечек, закрывшийся изнутри в своем доме.
Ее выбор – слепота. Мой – немота. Вот только меня молчание делает сильнее. Я отрезала свой голос, чтобы стать неуязвимой. Когда Андреас кричит на меня и не получает ответа, мне хочется рассмеяться ему в лицо. Но вместе с голосом я отрезала и смех. Не весь, и это плохо. Человек больше говорит о себе смехом, чем словами.
Мама же слабеет с каждым днем. Она уходит все дальше, по сухой тропе, над которой сомкнуты ветви мертвых деревьев, – бедная моя мама, которая ничему не могла помешать.
На ней нет вины. Я готова повторять это снова и снова, будто убеждаю толпу, собравшуюся перед помостом. Моя мать ни в чем не виновата!
Но оставшись одна, без невидимых судей, я не могу не спрашивать себя: слышит ли она по ночам младенческий плач? А тишину, каждый раз падавшую, как гильотина, и отсекавшую живое от мертвого?
Я прикидывала, как можно избавиться от русской. Это просто! Вывести ее на край пещеры, снять наручники, толкнуть в спину. Скормить человека морю: оно обглодает его, а костями будет играть в глубине.
Из-за нее мы в огромной опасности. Я должна была красться окольными тропами, а вместо этого выбежала на поле во время грозы и подняла над головой железный прут.
И кто будет виноват, если в меня ударит молния?
Но если я так поступлю, если избавлюсь от нее, – значит, во мне пророс мой отец?
Нет. Ни за что.
Когда умерла лала, я выдернула нитки из ее одежды и сплела браслет. Он всегда на моем запястье. Старуха была сильной, жестокой, и я хочу быть такой же.
Иногда он говорит со мной ее голосами. У нее их было два: один из новой жизни, второй из старой. Браслет окаймлен черной и серой нитью. Они не пересекаются.
Это не колдовство, а я – не ведьма.
Чем старше я становлюсь, тем меньше
Мне всегда известна погода, которую принесет новый день. Я умею слышать время и определять стороны света с закрытыми глазами. Север пахнет соломой, юг – подтухшей рыбой, восток – воробьиным пером, запад – ножом и пожаром.
Вещи, особенно потерявшиеся, зовут меня тихими колючими голосами. Похоже на репейник, зажатый в ладони.
Собаки разговаривают с людьми. Нет, не тогда, когда они лают, когда молчат.
Но в целом собака, если только она не черная и не хромая, – бестолковый зверь.
Кошки намного сильнее. Кошка может гулять по нашим снам, и еще она единственная из всех живых существ способна поймать двухголовую змею, а у кого есть двухголовая змея, того слушаются духи земли. Наше счастье, что кошкам это ни к чему. Бог часто дарит бесполезные возможности. Не знаю зачем. Может быть, он просто слишком старый и не помнит, что к чему.
Закончив свое дело в пещере, я бегу на поляну и выкапываю коробки. Перепрятываю в лесу – одну, вторую, третью, четвертую. На это уходит целый день. Руки и плечи ноют после тяжелой работы. Я еще долго не смогу рисовать.