И тут Илюшин понял. Они не хотели быть убийцами, эти двое детей, придумавших нелепый, громоздкий и сложный план, который, однако, сработал, как это часто случается с нелепыми и сложными планами. В их замысле все как будто происходило само: достаточно было взрослому человеку ступить на доску, а остальное завершали холодная вода и высокие стенки бассейна.

– Он действительно был такая сволочь?

– Хуже. – Синекольский закурил. – Он был выродок и насильник. Убил двоих: Маню Шаргунову и Аделаиду.

Макар опешил. Сергей по телефону не упоминал о женщине с именем Аделаида, но, возможно, ему было известно не все.

– Маню он трахал, – продолжал Дмитрий. – А Аделаида ему просто под руку подвернулась. Он бы и Белкину мать убил, все к тому шло. Белка все очень хорошо продумала, я бы так никогда не смог. Достойная дочь своего отца! – Он засмеялся было, но резко оборвал смех.

Илюшин осмыслил сказанное.

– Ты поэтому ей писал? Хотел поговорить о том, что вы сделали?

– Я в бассейн упал, – сказал Синекольский, глядя сквозь него. – Половина доски в воде осталась, я стал ее вытаскивать и свалился.

– Зачем вытаскивать?

– Чтоб следов преступления не оставалось. Белка меня не удержала, я прямо в эту воду ухнул. А она ледяная, как… как… – Он пошевелил пальцами, подыскивая слово, – как лед. Жидкий черный лед. И ты в этом льду барахтаешься. А в двух метрах – Белкин. Я думал, прямо там сдохну, сердце разорвется. Мы же его убивали, почти убили! И тут – я. У меня потом пять лет подряд ночи спокойной не было, чтобы мне не приснилось, как он ко мне подплывает и смеется. Я ни к озеру близко не подходил, ни к самой дохлой речке. Днем на унитаз боялся сесть, потому что там вода. Можешь себе представить? Однажды, когда уже в Москве жил, снял в баре телку одну… под кайфом был, конечно… Привез ее к себе… В такси-то темно, не разберешь, а на хате свет включил, а она на меня пялится глазами синющими, как, блин, сраные васильки… У меня на этом весь стояк закончился. Не просто упал, а как будто гирю к нему привязали. На полгода она меня импотентом сделала, эта синеглазая куколка.

– А Ольга?

– Что – Ольга… Уехала через месяц после похорон, и с концами. Бросила меня одного разгребаться со всем этим дерьмом…

– Как ты выбрался оттуда?

– Уехал, когда окончил восьмой класс. Сказал матери, что либо пусть забирает меня, либо я вскроюсь, без вариантов. Она не особо обрадовалась, но пристроила меня к дальней тетке в Реутове. А дальше уж я сам…

– Да нет, из бассейна.

– А! Из бассейна было малость попроще. – Синекольский глубоко затянулся. – Белка меня вытащила. Не растерялась, умница. Сунула мне второй огрызок доски, чуть по башке не саданула… Я в него вцепился как зверь, разве что зубами не вгрызся. Пока ее папаша сообразил, что происходит, она меня уже подтянула наверх, а там мы как-то совместными усилиями… Я тебе рассказываю сейчас и думаю, что все это заняло минуту, а то и меньше. Пятьдесят долбаных секунд. Всего пятьдесят секунд ужаса – это ж не так много, верно?

Он уставился на Макара.

Сигарета дотлела и обожгла ему пальцы. Синекольский с ругательством выронил ее и затряс рукой.

– А что потом? – спросил Илюшин.

– Белкин сначала орал, умолял ее, потом замолчал. Стал плавать туда-сюда, наверное, хотел согреться. А мы ушли. Белка, конечно, была девка с железными яйцами, но смотреть, как твой собственный отец умирает… Мне-то пофиг, я его просто ненавидел за Аделаиду. И потом, я вымок весь, замерз, мне нужно было переодеться.