С. С. Такая была потребность в слове?

С. Ю. Да, и все они выступали в Центральном доме актера – день за днем, с утра до вечера. И публика приходила – это был открытый зал, – болела за своих, за того, кто им нравился больше. Как на музыкальных конкурсах. Разумеется, не каждый из тех, кто читал по всей стране и собирал залы, собрал бы зал здесь, в Москве, или в Питере, или за границей. Кто-то читал лучше, кто-то хуже. Но это действительно было особенное время, время звучащего слова.

С. С. А еще были популярны литературно-музыкальные композиции.

С. Ю. Бывает такая идеальная музыка слова, что смыслы растворяются, почти исчезают. Такую поэзию ни в коем случае нельзя класть на музыку инструментальную, потому что слова сами есть музыка. Пастернак изумительно музыкален и очень силен в смыслах. Но когда он играет этой музыкой – а он идеально ею владеет, – смыслы уходят. У меня есть такие стихи в программе. Зрители слушают и впадают в умиление: “Как культурно, как культурно!” А спроси: “Про что речь?” – “Ой, я не знаю, это просто культурно”.

С. С. Приведите, пожалуйста, пример.

С. Ю. Пожалуйста. “Гроза моментальная навек” Бориса Пастернака.

Здесь такое чередование гласных и согласных, что музыка все забирает на себя. Ты как будто слушаешь замечательное музыкальное произведение. А прочтешь раз пять, и вдруг оказывается, что это – пейзаж, нарисованный ярко, четко, абсолютно.

С. С. А какие у вас основные критерии отбора чтецкого репертуара и изменились ли они с течением времени?

С. Ю. Критерии не изменились, а репертуар просто пополнялся, потому что появлялись другие авторы, некоторые уходили, время их вытесняло, или мой возраст их вытеснял. Но художественное чтение – это не то, чем я занимаюсь. Я занимаюсь театром.

С. С. Одного актера.

С. Ю. Одного актера. Это не значит, что я ставлю на сцене какиенибудь двери, выбегаю из правой, а вбегаю в левую. Но иногда и такими приемами тоже пользуюсь. Для меня театр – там, где можно сыграть. Сыграть множество ролей. Зощенко, Булгаков дают эту возможность. Из поэтов – Есенин, Пушкин.

С. С. А что ушло в результате из репертуара?

С. Ю. Пушкинский “Граф Нулин”, потому что его должен читать молодой человек. Я наслаждался этой шуточной поэмой, имел долгий успех. Да и “Онегин” постепенно уходит. Иногда еще читаю кусочки, а чтобы целиком, мощным посылом – уже не стоит. Бабель ушел, которого я обожал. Много лет я читал рассказ “Как это делалось в Одессе” и тоже имел большой успех. Но герой рассказа, Беня Крик, должен быть молодым человеком или чуть постарше молодого – таким я его вижу, – но никак не пожилым. И зритель, на мой взгляд, должен не только слышать, но и видеть. Не надо переодеваться, не надо грим специальный класть – возраст должен чувствоваться через ритмы автора.

С. С. А что прибавилось?

С. Ю. В свое время это были и Пастернак, и Мандельштам, и Шукшин, которого я обожаю. И я горжусь, что в моих программах эти авторы звучали раньше, чем вошли в общее употребление. Это был в какой-то мере жест против разрешения читать их публично.

С. С. В восьмисерийном телефильме “Евгений Онегин” 1999 года звучит музыка Шнитке…

С. Ю. Это идея режиссера.

С. С. А вы против были?

С. Ю. Я не был против, просто доверял режиссеру, но полагаю, что где-то эта музыка ложится на текст, где-то нет. Я три раза целиком снимал “Онегина”: и в самые давние года, в 1960-е, когда был еще молодым совсем, потом в 1990-е на натуре и, наконец, восьмисерийный фильм в 1999-м. Я пробовал разные варианты музыкального сопровождения: и Моцарта для третьей главы “Онегина”, и балалаечку, и “Русские песни” Чайковского для второй главы. Пробовал – и всегда чувствовал: нет, начинается битва.

С. С. Пушкин перешибает, да?