Глина и ее подруги без устали заготавливали дрова, сушили плоды, солили помидоры и огурцы. Потом пришла пора сбора грибов, и тут уже спина Глины почувствовала, что без волшебства никак не обойтись. Вторая растирала девок вечерами медком и приговором, и наутро они, веселые и выспавшиеся приступали к новой бабьей работе, которой в деревне было невпроворот. Глина ходила за курами, это было не сложно, а к козам и корове Вторая никого не подпускала, говоря: «Доброты в вас мало и терпения, животинка быстрых не любит». Сама же она и сено заготавливала, и травы сушила. Вторая была единственная из их компании отшельников, кто ходила, куда вздумается и пропадала на целые сутки. Глина видела, что у нее никто отчета не требует. А если бы Глина вздумала так уходить?

В лес за грибами и орехами они ходили всегда втроем, хотя Глина уже могла вполне найти дорогу домой сама. У Второй было феноменальное чутье на грибные места, даже далеко от дома не забредали. В своих походах они встречали других людей. Шумные компании городских, невесть зачем приехавших «на шашлыки» в такую даль, девушки обходили стороной. Единичные фигурки грибников их не пугали. Морок использовался редко, чтобы совсем уж обезопасить подпольщиц. В осеннем лесу было уютно, прохладно и при этом солнечно. Глину захватывала тихая охота, которая заставляла быть внимательной, сосредоточенной, не поощряла бестолковую болтовню. Один раз Глина провинилась: повела рукой вокруг себя, и все грибы выглянули наружу – россыпи лисичек и даже мухоморы. Вторая рассердилась и шикнула на провинившуюся Глину: «Не порти забаву!»

Однажды, когда они брели с полными ведрами отборных белых назад, Глина спросила: «Интересно, что в мире теперь делается?» Первая отбросила со лба прядку и сказала: «Да то же, что и всегда. Со времен Адама и Евы. Дерутся, любятся, строят, разрушают. Англиканцы русских ненавидят, русские всем помощь предлагают, болезни косят людей, тонкие мрут, толстые жиреют». Глина поняла, что ответ правильный, но дан не на тот вопрос, который ее мучил. Но мучивший ее вопрос не был пока сформулирован, а неясно бродил в душе.

Когда выпал первый снег, Глина решила выманить на разговор дядьку Харитона, который бил кур и ощипывал их, собираясь делать тушенку.

– Перезимуем?

– Отчего ж не перезимовать? Конец тепла – не конец мира. Человек зимы всегда страшился, с первобытных времен. Но не холода надо страшиться, а неурожая. А у нас с этим все в порядке. Валенки есть для тебя, тулуп тоже. Девки платок козий свяжут. Я тоже зиму не сильно жалую, хотя только в ясную морозную ночь можно увидеть, как звёздным бреднем бог луну ловит. Весной и летом не увидишь, как ему скучно, и как он забавы себе ищет.

Глина засмеялась, высовывая язык и ловя им снежинки.

– Тьфу на тебя, – пожурил ее дядька Харитон, – не маленькая уже, а как пёса снег лижешь.

– У моих бабушки и деда была дворняжка. Не особенно мы ладили, сама не знаю, почему.

– А ты заметила, что у меня тоже собаки нет? Они колдуны почище нас, трудно с ними сладить, но если уж поладишь – весь собачий век тебе защита будет. У моей собаки век вышел короткий, потому больше не завожу.

На удивление, Харитон не рассказал Глине ничего. И она поняла, отчего больше дядька не заводил собаку: ее гибель ему было пережить тяжелее, чем иную потерю.

С наступлением ноября снег уже лежал плотно.

– Зима, укрой землю снежком, а меня – молодым женишком, – пошутила утром Вторая, выглядывая в окно.

Теперь вся большая горница и кухня были отданы девкам, а дядька Харитон жил в пристройке, откуда был тоже вход в кухню. Вставал он рано, выгребал золу, топил печь, потом, кряхтя, пил чай и, топая валенками, выходил наружу к козам и корове. Потом возвращался, напуская в избу холодного воздуха, крутил ручку радио, и окончательно будил всех новостями о политических баталиях в Государственной Думе. Дни текли неспешно, Вторая чесала и пряла козью шерсть, а потом садилась вязать пуховые платки и косынки. Первая готовила на всю семью. Только Глине не нашлось дела, она была на подхвате. Из книг в избе нашлись только «Севастопольские рассказы», «Записки юного врача» и томик стихов Пушкина.

– А другого нам и не надо, тут вся жизня, – говорил поучительно дядька Харитон, и Глина вечерами читала им на выбор. Обычно они не обсуждали ничего, кроме ежедневных домашних дел. Глина думала, что за столько лет они узнали друг о друге всю подноготную, но не понимала, почему ее никто ни о чем не спрашивает. Если раньше они берегли ее, считали не готовой к задушевным беседам, как говорил дядька Харитон «раненой», то теперь они видели, что Глина окрепла, освоилась и уже прижилась в их разношерстой и при этом одинаковой компании. А, может, им и не интересна была другая жизнь?

Глина заметила, что зимой ни дядька Харитон, ни Вторая не выходят из дома без крайней нужды и не покидают хутора. Первая иногда отлучалась, ездила на рынки и барахолки, продавала платки и косынки. На вырученные деньги покупалось то, что не производилось их маленькой общиной: мука, крупа, соленое сало, сахар, дрожжи. Неизменно Первая приносила новости, которые обсуждали со смехом, а иногда и с тревогой, хотя чего им было бояться под таким заслоном?

Постепенно Глина узнавала о том, на что способны члены общины, как проявляется их дар, она училась у них, шутя и серьезно. Самой главной ее наукой было постижение самоконтроля. Мало уметь, важно не делать без нужды, а если пошло не так, уметь вовремя исправить. От скуки они выходили с девчонками на улицу, и вместо игры в снежки Глина двигала предметы, не прикасаясь к ним, практиковала левитацию и все виды морока, тренировалась извлекать из Тонкого мира светлую субстанцию, не прибегая к помощи вещей-посредников. Она когда-то хотела в Хогвартс, что же… У каждого он свой.

– Не трогайте выпавшего из гнезда, может, это слёток? Ему положено бегать, пока он не станет на крыло, – сказал как-то дядька Харитон, наблюдая за занятиями Глины. И девчонки перестали проявлять избыточное рвение, стремясь показать Глине всё и сразу.

– Дядька Харитон, – спросила Глина однажды, – а есть такой морок, чтобы пули останавливать или брошенный в тебя нож?

– Нет, девочка, – медленно гладя бороду сказал старик, – я об таком мороке не слышал.