– Что ж ты в церковь не ходишь? – допытывалась Глина, насмешничая, – православному положено в церковь ходить.

– Вот моя церковь, – дядька Харитон обвел руками вокруг себя, – сад и огород, дом мой, все, кто в дому, борти мои с семьями, козы с приплодом. Даже коты, тоже исть хотят. Как почнешь с утра поклоны отбивать, так к вечеру не разогнуться. Где с молитвами, а где и с матерком. Баня опять же – чем не храм? И душу, и тело очищает.

Девушки смеялись, махали на дядьку руками, он гладил бороду и тоже посмеивался.

– Ну, спытай, спытай, – обратился к Глине, – не всё ж выспросила.

– Не всё, а скажи-ка, дядька Харитон, для чего Первая мороку на дом напустила и на огород.

– А у нас без заслонки никак нельзя, что у нас тут деется – чужим знать не обязательно. Ни почтальонше, ни продавцу лавки разъездной, ни участковому. Нету нас – одни ковыли.

– И так всё время прячетесь? – спросила Глина.

– Отчего ж прячемся? Прячется тать в лесу. Мы же делянку свою зорко охраняем. Кому надо – увидят и через заслон, а чужим тут не надобно бывать. Ты когда в городе жила, небось, двери на три замка затворяла.

– Ох и язык у тебя! – восхитилась Вторая, – Жалишь аки шершень.

– Пчела коли жалит, так и умирает, – нравоучительно сказал дядька Харитон, – потому много раз подумай, прежде чем зло причинить кому-то. К тебе вернется тут же!

Глина устала от словесных перепалок и легла под дерево на ватное одеяло. На нем был яблочный мусор: веточки, пожухлые листики, косточки и даже две дохлые пчелы. Она взяла трупик пчелы в руки и легонько подула на пчелу.

– Бедненькая, – сказала Глина тихо, – Не потому ли я поднялась в воздух, что ты отлеталась?

Глина перекинула сухое тельце пчелы с ладони на ладонь, но вздрогнула и взвизгнула. Пчела очнулась и ужалила Глину в излучину между большим и указательным пальцем. Торчавшее жало вытащила сердобольная Первая, подскочившая к Глине.

– Бывает, бывает. Что ты, дурочка, расплакалась! – попыталась она утешить Глину, но та вырвалась и убежала в дом. Она не знала, говорить ли девушкам и дяде Харитону о том, что мертвая пчела ожила в ее руках.

Всю ночь Глина не спала, ворочалась и мешала всем. Потихоньку надела стеганую фуфайку, сунула ноги в чьи-то галоши и выскользнула во двор. Звездная россыпь, стрекотание сверчков и прохлада ночного воздуха прогнали утомление.

«Не спать так не спать!» – сказала про себя Глина и побрела вглубь сада по росистому спорышу, который в сказках называется «травой-муравой». А разве она не в сказке?

Дядька Харитон храпел под навесом у омшаника. Он так и не придумал себе удобной лежанки. Скоро лету конец, где же все они будут размещаться? Сколько она проживет здесь, чем будет расплачиваться за свои беззаботные деньки? Никто не говорил с ней о том, что будет завтра. Девчонки и дядька Харитон отшучивались на все ее вопросы. Глина не видела никакой реальной угрозы, но ощущение какой-то неясной беды, тревоги захватило ее в эту ночь, не давало уснуть.

Девушка не заметила, как добрела до края сада, где не была никогда раньше. Здесь деревья росли реже, а кустарник – наоборот гуще: орешник, жимолость и калина разрослись небывало, пахло стоячей водой пруда. В свете луны сад имел сказочные очертания. Между двух лип она увидела старые качели и усмехнулась. Совсем такие же качели были в саду ее тетки Татьяны. Такие же она нарисовала когда-то в приюте. Она видела, что доска для сиденья совсем рассохлась, и ее никто никогда не красил, а не пригодившиеся в хозяйстве вожжи, на которые была подвешена доска к перекладине, тоже потрескались от времени.

Глина попробовала качели на прочность, подергала вожжи и похлопала по сиденью. Хрупкая в громоздкой фуфайке, она села и оттолкнулась ногами. Скрипнули деревянная перекладина и старые кожаные ремни. Чем сильнее раскачивалась Глина, тем сильнее поднимался ветер. Её обуяли какое-то бесшабашное веселье, залихватская удаль. Она выкрикивала невесть откуда пришедшие к ней слова: «Эх, раз, эх, два!», в ладони впивались вожжи, а голова кружилась то ли от ветра, то ли от странного и бессмысленного веселья. Очнулась Глина, когда увидела, что ветер усилился, захватив верхушки деревьев, он пригнул небольшие стволы к земле и так шумел, что закладывало уши. Удивленная девушка спрыгнула на землю, и чуть не была сбита с ног налетевшим вихрем. Испугавшись того, что она натворила, Глина бросилась к дому. Она бежала в полной темноте, луна предусмотрительно спряталась в тучи, словно не желала нести ответственность за происходящее. Испуганный дядька Харитон уже вскочил со своего топчана и бестолково метался по двору. Лавки и стол были перевернуты, а дверь дома открылась и хлопала с неистовой силой, норовя оторваться. Задыхающаяся и заплаканная Глина вбежала во двор и схватила дядьку Харитона за фуфайку.

– Это я виновата, это я! Прости меня, дядька Харитон.