— Но если брать за основу не дракона, а симбиоз нескольких зверей, то есть делать не химероида, а химеру, энергии требуется на порядок больше. Не в разы, а на порядок.

Вместе с Сильвой объяснения внимательно слушал и Василий, преданно уставившись хозяйке в лицо и помаргивая третьим веком, от чего глаза периодически вспыхивали зловеще-алым. На незнакомых с Василием людей его взгляд производил неизгладимое впечатление.

— Ну допустим, — размахнувшись, рыжая забросила огрызок подальше в пышные кусты, настороженно прислушалась к раздавшемуся оттуда смачному чавканью, но почти сразу успокоилась. Чего нельзя сказать об Але, еще не привыкшей по звукам определять фауну Приграничья. Единственным абсолютно спокойным элементом пейзажа оставался Василий. — Значит, драконы самые сложные и энергоемкие. А почему не взяла кого попроще?

Аля оскорбленно воззрилась на подругу, собираясь играть в «молчанку» и всем своим видом говоря: неужели не понимаешь?! Но сразу же сдалась и задала встречный вопрос:

— А ты почему не вернулась в институт? После того, как дедушка сделал ограничитель, ты совершенно свободно можешь пользоваться магией в рамках учебного курса, не опасаясь перегореть. В крайнем случае выплеск ограничитель сдержит, успеешь добраться до целителя.

Сильва возмущенно вскинулась:

— Как ты не понимаешь! Я же должна…

— Вот-вот, — перебила подругу Аля, смешливо сморщив нос. — И я о том же.

— М-да, — рыжая вновь улеглась на землю и мечтательно уставилась на небо. Точнее, на развесистую крону яблони, за которой это самое небо скрывалось, точно стеснительная красавица за покрывалом. — Знать бы еще, что все не напрасно…

Аля сочувственно покосилась, продолжая наглаживать химероида. Вопросов она не задавала, подруги и так постоянно обменивались новостями и держали друг друга в курсе своих проблем. Прадедушка, то есть господин Райли, так и продолжал относиться к девушке, как к студенту-боевику, проходящему под его началом обучение, а Сильва… Сильва продолжала пожирать влюбленными глазами наставника, не смея настаивать на большем. Единственный, кто периодически изводил «матримониальными» планами что Эдельвульфа, что Сильву, был Рудольфус. Наглый олень не стеснялся комментировать поведение своего создателя и его студента, высказывая свои, далекие от реальности соображения. В том числе о количестве детей, строя предположения об их магическом даре. Ведь у пары некромант-таксидермист и огненный маг может родиться что угодно — по соображениям химеры, которые тот подкреплял «богатым жизненным опытом». Попытки выспросить про этот самый опыт, что позволял делать подобные выводы, натыкались на презрительное молчание и нижнюю чванливо оттопыренную губу Рудольфуса.

Сильва все больше подозревала, что олень специально так поступает, не желая сближения с ней господина Рута, что вел себя неизменно по-рыцарски: хоть и оказывал знаки внимания, но умело держал дистанцию. Рыжая горестно вздыхала, но и сделать первый шаг не могла, как и в прошлом, когда поцеловала «статую» только после наглых манипуляций Али, психических и физических.

Сама Аля тоже лелеяла подобные подозрения по поводу Рудольфуса, но олень с видом оскорбленной невинности их неизменно опровергал, возмущенно тряс рогами и грозился перестать допускать к ним, к рогам то есть, с целью чесания. Химера полагал, что это действо должно приводить в экстаз любого, кому оно будет милостиво дозволено, и не допускал абы кого к своей относительно развесистой красоте.

Возможно, подобная уверенность сохранилась после сотни лет пребывания в виде отрубленной головы на стене факультета таксидермии. Но может быть хитрый олень подобным образом искусно подогревал интерес к своей персоне и своим несравненным и единственным в мире рогам. Строго говоря, так и было — ведь все рога уникальны и неповторимы, но не каждый олень умеет их (и себя) подать соответствующим образом.

Вот Рудольфус — умел. Потому Аля и полнилась уверенностью на счет осознанного поведения химера в отношении подруги. И решила во чтобы то ни стало во время практики сломать порочную практику расшаркиваний между прадедушкой и его подопечной, сформировавшуюся благодаря Рудольфусу.

Посему оптимистично уверила подругу:

— Уверена — не напрасно!

— Ты слышала? — засевшая в развесистых кустах Аля возбужденно дергала подругу за рукав. — Нет, ты слышала? Я так и знала, что они что-то задумали!

Строго говоря, в кустах сидела не только Аля. В кустарнике прятались обе девушки, и не где-нибудь, а под окнами штаба отряда. Подслушивать они не собирались, но необычно поздно светящиеся окна привлекли внимание, а одуряще пахнущие маленькие беленькие цветочки на кустах служили оправданием подойти поближе и послушать, о чем говорят Стражи. Особенно с учетом того, что в освещенном окне виднелись силуэты бывшего декана Рута и нынешнего декана Берна.

— Точно, — согласилась Сильва, поддерживая подругу и мрачно злясь на Стражей. Если Аля приехала недавно, то она, Сильва, уже два года тут стажером и полагала, что завевала доверие господина Рута и остальных. А они видишь как — секретничают. И без нее! — Выбираемся, сейчас все на улицу выйдут.

Пятясь задом как каракатицы и с примерно такой же каракатицевой грацией, подруги вывалились из кустов и, крадучись, поспешили в отведенную Сильве комнату. Старательно придерживаясь глубокой тени возле деревьев и других предметов, что могли служить ограждениями — чтобы не спалиться. Мало того, что подслушивать нехорошо, так ведь могут напрямую запретить участвовать в вылазке, а против ясного и недвусмысленного запрета пойти ну никак нельзя! А так оставались варианты.