«Вера святая» в этой формуле занимает место «любви», но эпитеты «правая» и «святая» делают «веру» (и по ассоциации с другими стихотворениями «любовь) и «ненависть» синонимами, тогда как бытовое сознание рассматривает любовь и ненависть как антонимы. Таким образом, два этических понятия – «любовь» и «ненависть» – в структуре поэтической формулы Некрасова не являются дихотомией личного отношения (то есть разделением целого на две взаимоисключающие части), а представляют его диалектику (то есть мышление, имеющее противоречие в своей основе как предмет для развития мысли)[415]: ненависть предстает гранью любви. Переход понятия в свою противоположность совершается, мысль пластична и подвижна.

Это стихотворение, как и другие, содержащие формулу «любить и ненавидеть», написано после смерти Белинского, в 1850-х гг. Но впервые это движение поэтической мысли можно наблюдать в стихотворении «Поражена потерей невозвратной» (1848) (I: 68), написанном вскоре после смерти новорожденного первого сына Панаевой и Некрасова, то есть, возможно, около 16 марта 1848 г. (подробнее см.: I: 597). Следовательно, Белинский (хотя и был уже тяжело болен) мог быть знаком с этим текстом:

В черновом автографе ГБЛ: «Позор [и] слава, ненависть, любовь…» (I: 479). Формула присутствует на стадии написания. Она воспринимается как обозначение одной из сильнейших и одновременно базовых составляющих эмоциональной сферы личности. Перед нами цепочка антитез: смерть («гроб») – жизнь; жизнь (жизненное состояние), в свою очередь, это: позор – слава, ненависть – любовь. Дихотомичность снимается словами автора «Ей все равно»: исключительно сильные и определяющие личность эмоции и чувства переходят в свою противоположность – безразличие, отрицающее значимость этих чувств. Безразличие, в свою очередь, обозначает крайнюю степень горя – исключительно острого и глубокого переживания, вызванного исключительно важным событием. На этом примере мы опять видим диалектическое развитие поэтической мысли Некрасова, о котором впоследствии скажет И. С. Тургенев: «какой прелестный, оригинальный ум у него выработался – это надобно видеть, описать этого нельзя» (Тургенев П. III: 73; письмо к П. В. Анненкову, 9 (21) декабря 1855 г.)

Формула «любить и ненавидеть», по всей видимости, была воспринята Некрасовым у Белинского. Ряды антитез, сила чувства, скепсис мысли, протестное мироощущение Некрасов ближайшим образом наследует от Лермонтова.

Скорее всего, подобное видение мира было изначально близко поэту, но в поэтическую формулу оно могло оформиться в процессе общения с Белинским. Формулой, превращающей антитезу в исполненное энергии душевное движение, его сделали воспринятые через разговоры с критиком понятие отрицания и диалектический метод мышления. И, как показывает хронология, Некрасов «выработал» эту формулу уже после смерти Белинского, что соответствует его признанию: «Каждый должен вырабатываться сам»[416].

Как указывает Л. Я. Гинзбург в главе «Поэзия мысли» книги «О лирике», «в творчестве Лермонтова Белинский найдет то, что он искал, – мысль, сплавленную с чувством; образ личности, преображающий значения традиционного поэтического слова»[417]. Этот же сплав демонстрирует анализ поэтической формулы «любить и ненавидеть» у Некрасова, в чьих самых первых стихах разные критики независимо друг от друга отметили мысль.

В середине 1840-х гг., когда молодой поэт в немногочисленных стихотворениях шел путем освоения приемов лермонтовской поэтики, его преемственность по отношению к Лермонтову была недостаточной для печатной критической оценки Белинского. К тому же идея создания сильной «серединной» литературы – беллетристики – интересует критика больше, чем положение в поэзии текущего дня.

Некрасов обретает свой поэтический голос, когда дни Белинского сочтены, критик находится под наблюдением III отделения, издание «Современника» затруднено болезнью ведущего критика и меняющейся политической обстановкой.

Эти обстоятельства объясняют, почему, несмотря на закрепившееся мнение, что признание Белинским в Некрасове «поэта истинного» совершилось, в печатных критических выступлениях Белинского оно не просматривается на уровне аргументированных суждений.

С другой стороны, правомерно предполагать, что личные беседы (и, возможно, не дошедшие до нас поэтические тексты Некрасова или хотя бы их наброски) подтверждали в нем или давали возможность предугадывать для Белинского те «задатки отрицания» (курсив мой. – М. Д.), которые он считал перспективными для занятий поэзией.

Аналогичные предположения мы вправе делать, рассматривая признанную в литературоведении поэтическую преемственность А. В. Кольцов – Некрасов. В статье «Русские второстепенные поэты» (1849) Некрасов укажет: «Собственно, публика считает у нас за последний литературный период пять поэтических имен: Пушкина, Жуковского, Крылова, Лермонтова, Кольцова» (XI-2: 44). Первые упоминания Белинского о Некрасове содержат противопоставление дебютанта Кольцову (Белинский. III: 176). М. С. Макеев высказывает соображение о возможной ориентации Некрасова на Кольцова в выстраивании собственной биографии (визит к В. А. Жуковскому) и освоении кольцовского наследия в своем творчестве[418]. Чтение статей Белинского и устные беседы с ним, несомненно, укрепили в Некрасове интерес и признательность по отношению к недавно (24 октября 1842 г.) умершему поэту. Изданный Некрасовым совместно с Н. Я. Прокоповичем сборник «Стихотворения Кольцова. С портретом автора, его факсимиле и статьею о его жизни и сочинениях, писанною В. Белинским» (СПб. 1846. С. I–LXXX), вызвавший одобрительные отзывы критики[419], свидетельствует о пристальном внимании поэта к Кольцову и высказываниям о нем Белинского. Рассуждения Некрасова в статье «Русские второстепенные поэты»: «Беседующий теперь с читателями крепко не любит педантических разделений и подразделений писателей на гениев, гениальных талантов, просто талантов и так далее. Подобные деления ему всегда казались более или менее произвольными и всегда смешными» (XI-2: 61) – прямо полемичны по отношению к пространным «разделениям и подразделением писателей» в статье Белинского о Кольцове (Белинский. IX: 526–531).

О сходстве поэтической манеры Некрасова и Кольцова в критике будет говориться позже, хотя, как уже было указано во Введении, впервые Некрасова и Кольцова сопоставил Ап. Григорьев в начале марта 1847 г.[420]. В ближайшем по времени критическом суждении о Некрасове (а затем неизменно в его критических статьях последующих лет) Ап. Григорьев хвалит стихотворение «В дороге»[421]. По всей видимости, именно этим стихотворением в суждении Григорьева Некрасов обязан оценке «талантливый»[422].

Белинский в статье о Кольцове, выстраивая несколько громоздкую и противоречивую систему определений «гениев» и «талантов», высказывает мысль о личности поэта, дающей определенность его дарованию[423]. Как показывает анализ печатных высказываний критика о стихах Некрасова, в них Белинский отмечал не личность, а «полезного» производителя стихотворных пьес из ряда «обыкновенных талантов».

Между тем, еще при жизни Белинского именно личность поэта-лирика Некрасова была отмечена в критических отзывах «Литературной газеты». Их автором был, возможно, В. Р. Зотов (Летопись I: 282, 302). Один из этих отзывов был опубликован 18 сентября 1847 г. В кратком сопоставительном обзоре «Отечественных записок» и «Современника» критик отмечает в сентябрьских книжках обоих журналов «много любопытного» и, говоря о «Современнике», оценивает стихотворение Некрасова «Еду ли ночью по улице темной…» (опубликованное в № 9 журнала) как «превосходное стихотворение». Критик утверждает, что «г. Некрасов один из лучших современных поэтов»: «В каждом новом стихотворении его столько чувства, юмора и оригинальности, сколько не наберется во всех сочинениях писателей ненатуральной школы, взятых вместе»[424].

Второй вдумчивый и хвалебный отзыв о Некрасове тоже вышел при жизни Белинского, 5 февраля 1848 г. Анонимный критик (В. Р. Зотов?) размышляет именно о поэтической индивидуальности Некрасова, ища ее в сближениях:

Говоря о поэтической части «Современника», критик пишет: