Книги
Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи
E. H. Строганова
Свою будущую жену Михаил Салтыков впервые увидел, когда она была девочкой-подростком. Эти впечатления от первых встреч сохранились в рассказе «Скука» (1856), вошедшем в цикл «Губернские очерки»:
«Там, вдали, вижу я, мелькают два серенькие платьица… Боже! да это они, они, мои девочки, с их звонким смехом, с их непринужденною веселостью, с их вьющимися черными локонами! Как хороши они и сколько зажгли сердец, несмотря на свои четырнадцать только лет ‹…›. Но в особенности вы, моя маленькая, миленькая Бетси, вы, радость и утешение всего живущего, волнуете всю кровь в молодом человеке, изо всех сил устремляющемся к вам… ‹…›
То была первая, свежая любовь моя, то были первые сладкие тревоги моего сердца! Эти глубокие серые глаза, эта кудрявая головка долго смущали мои юношеские сны» (2, с. 229).
«Маленькая, миленькая Бетси» – это Елизавета Болтина, одна из двух дочерей вятского вице-губернатора Аполлона Николаевича Болтина и его жены Натальи Ивановны, урожденной Юшковой. Точная дата рождения сестер-близнецов Елизаветы и Анны неизвестна. По словам С. А. Макашина, метрическая запись в «брачном обыске» 1856 г. при венчании Салтыкова с Е. Болтиной свидетельствует, что она родилась в августе 1838 г.[573] Из письма Салтыкова к брату Дмитрию от 6 ноября 1853 г. следует, что в августе Е. Болтиной исполнилось 15 лет (18–1, с. 138), – это как будто подтверждает, что она родилась в 1838 г. Но в «Справочнике метрических записей архивов Санкт-Петербурга», где зафиксирована дата смерти Елизаветы Аполлоновны, значится, что ей 74 года[574]. Вполне вероятно, что возраст был указан со слов родственников и потому неточен, но, тем не менее, нельзя исключать вероятность того, что она родилась в 1836 г.
До назначения Болтина в 1851 г. вятским вице-губернатором семья жила в Петербурге, где его дочери получили домашнее образование. В Вятке сестры учились музыке у ссыльного Станислава Яворского[575]; по воспоминаниям современников, Елизавета Аполлоновна была «хорошей музыкантшей»[576]. Вместе с сестрой она участвовала в музыкальных вечерах, распорядителем которых был их отец. В программе концерта, состоявшегося в Вятке 7 декабря 1851 г., значится пьеса французского композитора Ф. С. Давида «Le Desert Ode Symphonie» (ода-симфония «Пустыня»), исполненная сестрами Болтиными в 4 руки. Особо отмечалось «прекрасное» исполнение ими попурри, «составленного из мотивов» оперы Ф. Обера «Занетта», комической оперы Г. Доницетти «Дочь полка» и его же оперы «Паризина»[577]. Именно на этом вечере Салтыков и мог впервые увидеть Елизавету[578]. Отношения его с Болтиным как новым начальником сложились не сразу, о чем он писал 27 октября 1851 г. H. A. Милюкову: «…неприязненные отношения ко мне вновь назначенного вице-губернатора ‹…› делают совершенно непереносным мое и без того уже тяжелое положение…» (18–1, с. 100)[579]. Но впоследствии он стал частым гостем в доме Болтиных, о чем сообщал матери: «Я к семейству Лизы привязался, как к родному, еще в Вятке, когда Лиза была не более как маленькая девочка; в нем меня приласкали как сына…» (18–1, с. 160). Со слов Елизаветы Аполлоновны С. Н. Кривенко сообщал, что в те годы Салтыков «чувствовал себя у них вполне хорошо, подолгу разговаривал с их матерью, шутил и беседовал с ними (она и сестра ее были в то время еще девочками), вообще бывал весел, хотя и тогда она не помнит, чтобы он смеялся, как другие: „у него смеялись только глаза“. Отправляясь всей семьей кататься, они почти всегда заезжали за ним и брали его с собою; при этом иногда находили его в забавном положении: он не мог ехать, потому что оказывался заперт и не мог выйти из дома; старый человек, который жил у него, отлучаясь ненадолго куда-нибудь в лавку, обыкновенно запирал дом и его там. И Салтыков на это не сердился, а только в комическом виде сообщал из окна о своем положении»[580]. В 1853 г. специально для сестер Болтиных Салтыков по разным источникам составил «Краткую историю России» – сорок «довольно мелко написанных листов»[581], занимался с ними также и русской словесностью.
В августе 1853 г. Болтин получил новое назначение, но семья еще некоторое время оставалась в Вятке. Осенью Салтыков посватался, но девушка была слишком молода, и ему ответили, чтобы он «возобновил свое предложение через год» (18–1, с. 138). Разлука не изменила намерений влюбленного. В июле 1854 г. Салтыков писал брату Дмитрию: «Дело о моей женитьбе все в одном и том же положении, т. е. ни взад ни вперед ‹…›. Всему причиною мое несчастное положение в Вятке…» (18–1, с. 145–46). Только в апреле 1855 г. его желание осуществилось, о чем он сообщал тому же адресату 3 мая: «Бывши в прошлом месяце в Владимире, я успел получить согласие девочки, о которой уже два года постоянно мечтаю» (18–1, с. 154). Решительное желание Салтыкова жениться на бесприданнице вызвало резкое неприятие матери, и он понимал, что это грозит ему материальными притеснениями. О своих перспективах Салтыков писал: «…я ‹…› должен буду устраивать свое маленькое хозяйство сам. ‹…› Не знаю ‹…› не будет ли мне тяжело жить вдвоем при моих ограниченных средствах; знаю только, что до бесконечности люблю мою маленькую девочку и что буду день и ночь работать, чтобы сделать ее жизнь спокойною» (18–1, с. 155). Этой установки он придерживался до конца жизни. 6 июня 1856 г. в Крестовоздвиженской церкви Москвы состоялось венчание М. Е. Салтыкова и Е. А. Болтиной.
Женясь на юной девушке, Салтыков, вероятно, предполагал воспитать ее по своему усмотрению, но этого не произошло, и, безмерно любя жену, он с годами стал испытывать постоянное недовольство ею. Она же, выйдя замуж без большой любви, не особенно стремилась понять своего мужа. Совместная жизнь, особенно в последние годы, оказалась очень тяжелой для обоих. Жизнелюбие Елизаветы Аполлоновны, ее любовь к удовольствиям, забота о сохранении молодости и красоты плохо сочетались с образом жизни Салтыкова, которого многолетняя болезнь рано превратила в «брюжжащего старика».
В воспоминаниях Алексея Александровича Бакунина сохранилось впечатление о Елизавете Аполлоновне первого периода ее замужества: «Маленькая красавица. Умом общественным еще ребенок, да к тому ж испорченный»[582]. Сохранившиеся письма Е. Салтыковой передают ее радости и огорчения. 18 апреля 1859 г. она пишет сестре из Рязани о пребывании с мужем в Москве: «Michel сделал мне такое удовольствие – мы жили у Chevalier и два раза слушали тамошних цыган…»[583] В самой же Рязани ей жилось невесело: «Живем мы по-прежнему скучно, но постом едем в Петербург, там и развлечемся. Можно бы и здесь, паркет в большой зале перестлали, стало очень нарядно, также и в гостиных, можно бы, кажется, всех принимать, но Michel и слышать не хочет о soireés fixe, собираются у нас только для карт»[584]. Однако с окончательным переездом в 1868 г. в Петербург ее образ жизни становится все более независимым.
Елизавета Аполлоновна Салтыкова
Осложнившаяся в декабре 1874 г. болезнь Салтыкова постепенно разделила супругов. В первый период болезни Елизавета Аполлоновна, вероятно, была озабочена состоянием мужа, что видно из ее писем к управляющему благоприобретенным подмосковным именем Витенево Алексею Федоровичу Каблукову, которому она сообщала о течении болезни. Так, 5 марта ‹1875 г.› она писала: «Миша очень болен. Последний припадок ревматизма так ухудшил ему болезнь сердца, что если он не поедет за границу, то едва ли останется жив» (18–2, с. 343). Позже, уже из Баден-Бадена: «Мишель заболел опять ревматизмом в Берлине, насилу доехали сюда в лихорадке 41 град. Хорошо еще, что наш знакомый Анненков приготовил нам номер и привез отличного доктора, который приезжал к нам по 5 раз в сутки, сам переносил Мишеля с одной кровати на другую и спас[585], так как был один день ужасно опасный, ревматизм весь перешел в воспаление легких, и он лежал в забытии, меня уже предупредили, что очень мало надежды. Теперь лучше» (18–2, с. 344).
Но с 1876 г. в письмах Салтыкова появляются сетования на жену. Одно из первых – в письме к П. В. Анненкову от 15/27 февраля из Ниццы: «Теперь вот в Ницце карнавал и все беснуются. Я один сижу дома и даже не интересуюсь ничем ‹…›. Жена моя, которая молодеет не по дням, а по часам, сгорает от досады, что не может участвовать на балах ‹…›. А так как я в той же мере стареюсь и хирею, то можете себе легко представить, какое удовольствие мне доставляют эти стремления второй молодости» (18–2, с. 261). С течением времени сетования превращаются в жалобы, для которых, судя по всему, были основания. 15 августа 1881 г. СП. Боткин писал H. A. Белоголовому о положении Салтыкова: «Елизавета Апол‹лоновна› действует с ним все-таки непохвально, во второй раз теперь бросила его одного на даче, в первый раз ездила на Иматру, а теперь ей понадобилось ехать в Гельсингфорс; такого тяжелого и слабого больного оставлять одного на даче не совсем ладно»[586]. Из письма СП. Белоголовой к П. Л. Лаврову от 3 августа 1885 г. о жизни С. в висбаденском пансионе становится понятно, что в собственной семье ему недоставало элементарного внимания: «Михаил Евграфович ведет себя донельзя мило, деликатен и кроток, – чего мы никак не ожидали. Так он не избалован своей супругой, вообще домашней обстановкой, что всякую пустую о нем заботу, самую обыденную, что и замечать-то не следовало бы, он принимает как нечто необычное»[587]. «Скромная и кроткая», как считал Салтыков (18–1, с. 157), Елизавета Аполоновна сумела со временем устроить жизнь на свой лад, не слишком считаясь с потребностями мужа. Современники свидетельствуют: она «знала, что все равно будет так, как решит она»; «К осуществлению своих стремлений она шла вполне разумными путями, то есть путями, приводившими ее к достижению намеченных целей»[588]. Семья вела жизнь, отдельную от Салтыкова: «У Елизаветы Аполлоновны был свой салон, куда муж и не заглядывал…»[589], сына и дочь она воспитывала соответственно своим представлениям: «Детей сильно баловала, и когда сама приходила к выводу, что это баловство, кроме вреда, ничего не принесло, то говорила: „Ну что же делать? Ведь у меня их только пара…“» Мемуаристы глухо пишут и о романах Е. А. Салтыковой, упоминая имена «известного петербургского адвоката, циркомана и лихого наездника П. И. Танеева или В. И. Лихачева»[590].
Степень сочувствия одному из супругов, выражаемая современниками, зависит от факторов субъективных, но все единодушно отмечают грубость Салтыкова, публично называвшего жену «дурой» и при этом безмерно страдавшего, когда ее не было рядом. Боткин писал Белоголовому: «Во время ее отсутствия он, по-видимому, любит ее еще сильнее и постоянно находится в тревоге, не случилось ли чего-нибудь с нею; посылает ей депеши и с тоскою ожидает ответа»[591]. От окружающих он требовал уважительного отношения к жене: «Оскорбляя свою жену на каждом шагу самым беспощадным образом, он вместе с тем требовал от других полного к ней уважения»[592]. Эта внутренняя установка Салтыкова на соблюдение уважительного отношения к жене, внешне противоречившая его собственному поведению, выражалась и в том, что в письмах к общим знакомым он неизменно передавал привет от нее.
Об уровне притязаний Елизаветы Аполлоновны дает представление ее письмо от 20 мая 1877 г. к А. Ф. Каблукову о покупке имения Лебяжье: «Там нам тоже досталась отличная коляска. Вообще барыня, которой принадлежало Лебяжье, была ужасно богата, и муж на нее ужасно много тратил денег. Например, там два попугая, за одного из них заплачено 600 руб. Мебель отличная на 17 комнат, с коврами и с такими прелестными дорогими зеркалами, что мы их в город перевезли. Спальная мебель роскошная» и т. д. (19–2, с. 316). Салтыков с печальной иронией писал о своей жене: «У жены моей идеалы не весьма требовательные. Часть дня (большую) в магазине просидеть, потом домой с гостями прийти, и чтоб дома в одной комнате много-много изюма, в другой много-много винных ягод, в третьей – много-много конфект, а в четвертой – чай и кофе. И она ходит по комнатам и всех потчует, а по временам заходит в будуар и переодевается. Вот. Я боюсь, что и детей она таких же сделает…» (19–2, с. 208).
Жена была далека от того, чем жил Салтыков и что он писал, хотя и занималась перепиской его черновиков. Сохранились сделанные ею копии и наборные рукописи целого ряда мелких произведений и отдельные главы или фрагменты объемных произведений, что отмечено в комментариях к сочинениям писателя, и список этот достаточно велик: «Тихое пристанище» (копия гл. I–VII поздней редакции; гл. I наборной рукописи, 1865), «Пропала совесть», «Дикий помещик» (1869), «Сон в летнюю ночь» (1875), «В среде умеренности и аккуратности» (отрывок из гл. IV, 1875), «Недоконченные беседы» (гл. V, вторая половина статьи, 1876), «Современная идиллия» (гл. I, 1877), «Пестрые письма» (письмо VIII), «Вяленая вобла», «Орел-меценат», «Богатырь», «Гиена» (1886), «Мала рыбка, а лучше большого таракана», отдельные главы из «Мелочей жизни» (Введение, гл. II, «Чудинов», «Имярек», 1886–87), «Пошехонская старина» (Введение, гл. I, II, III, часть гл. XXX, 1887, 1889). По словам сына, его мать «терпеливо занималась перепиской мужниных рукописей, которые в переделанном ею виде и попадали в наборные типографий. Этот труд стоил ей почти полной потери зрения».
Примечательно, что рукой Е. Салтыковой написана наборная рукопись очерка «Оброшенный. Больные грезы больного человека» (1887, впоследствии – «Имярек», цикл «Мелочи жизни»), который показывает состояние духа Салтыкова, то чувство ненужности, которые испытывал он в последние годы жизни, в том числе и в собственной семье. Его семейные обстоятельства раскрываются, в частности, в письмах Боткина к Белоголовому: «…сам он часто говорит о смерти и утверждает, что пора, что он более никуда не нужен. Иногда, впрочем, ему и Елиз‹авета› Апол‹лоновна› напоминает, что тебе Миша пора умирать, ты стал очень раздражителен, Вы, дети, его не любите, он все Вашу маму обижает…» (9 мая 1885, Культияла); «Держит она себя с ним не только как глупая женщина, но даже как злая, наслаждается его страданием. Избавление его от смерти, видимо, ее не порадовало, при первых днях улучшения она отняла у него сестру милосердия, затем постоянно его дразнит то тем, то другим. ‹…› она каждый раз, подавая лекарства, не упустит случая, чтобы сказать: ах, Миша, и зачем ты все это принимаешь: ведь ты все равно не выздоровеешь! Ведь ты умрешь!..» (26 декабря 1886, Петербург); «Елиз‹авета› Апол‹лоновна› в каком-то особом настроении; не без нетерпения ожидает развязки, приготовляясь к новой роли вдовы, с трудом удерживает свое веселое настроение, не совсем подходящее к настоящему положению мужа, и с любопытством спрашивала меня, доживет ли он до Царского Села, куда он думает переехать на лето» (6 апреля 1889, Петербург). Житейскую трагедию Салтыкова передает горестная реплика Е. А. Боткиной в письме от 6/18 ноября 1885 г.: «Бедный, бедный Салтыков, что за ад он себе устроил из своей семейной жизни!»[593]
Уже современники заметили, что образ жизни и интересы Елизаветы Аполлоновны могли послужить основой для создания образа «куколки» в циклах «Господа ташкентцы» (1869–72), «Круглый год» (1879–80) и материалом для рассказа «Ангелочек»[594]. Рисуя образ куколки, Салтыков использовал автобиографические детали. «Ей было с небольшим пятнадцать лет (почти невеста), мне – двадцать три года»[595]. В то время я был ужаснейший сорвиголова – просто, как говорится, ничего святого. Увижу хорошенькую дамочку или девочку и сейчас же чувствую, как все внутри у меня поет: «rien n"est sacré pour un sapeurrrrre!» ‹для сапера нет ничего святого!› (13, с. 483). Портретную зарисовку повзрослевшей «куколки» писатель делает как будто с натуры: «Маленькая, но уже слегка отяжелевшая, рыхлая; с мягкими, начинающими расплываться чертами лица, с смеющимися глазками, с пышно взбитым белокурым ореолом вокруг головки. Но сколько было намотано на ней всяких дорогих ветошек – это ни в сказке сказать, ни пером описать. Вероятно, она не меньше трех часов сряду охорашивалась перед целым сочетанием зеркал…» (13, с. 482). Ср. с описанием Елизаветы Аполлоновны в зрелом возрасте: «Склонная к тучности фигура, туго затянутая в корсет, лицо миловидное, но совершенно невыразительное, несмотря на красивые, слегка ретушированные серые глаза»[596]. И поведение «куколки», с наслаждением слушающей рассказы сына о его разгульной жизни, напоминает реальную Е. А. Салтыкову: по воспоминаниям, Константин в лицее стал кутить и это нравилось его матери, которая «с удовольствием рассказывала знакомым о похождениях своего Кости»[597].
Согласно нотариальному завещанию Салтыкова, остававшийся после него денежный капитал делился поровну между детьми и женой, которой он завещал также все движимое имущество и наличные деньги. Право полной собственности на свои сочинения писатель завещал сыну, но в 1893 г. тот уступил его матери, которая в 1898 г. продала право собственности на произведения мужа редактору «Вестника Европы» М. М. Стасюлевичу.
В свое время Салтыков считал свою будущую жену «доброй и неприхотливой девочкой» (18–1, с. 160). Видимо, она действительно была «существом добродушным»[598], о чем позволяют судить, например, ее хлопоты о выдаче вида на жительство бывшей няньке детей Анне Бодровой (19–2, с. 315–316) или распоряжение выдать 10 рублей витеневской крестьянке Акулине Яковлевне, чтобы ей не пришлось продавать корову (18–2, с. 338). Но и много лет спустя после смерти Салтыкова она не могла простить ему их неудавшегося брака. Ценные сведения о поздних годах Елизаветы Аполлоновны содержатся в автобиографии И. И. Манухина, в 1907 и 1909 гг. снимавшего комнату в ее квартире (с 1903 г. она владела «небольшим – о 5–6 квартирах» пятитиэтажным домом по ул. Жуковского, 37).
Мемуарист пишет, что Е. А. Салтыкова жила