Вдова его сообщала Макашину: «Конечно, у Константина Михайловича были свои особенности и странности, но завещание отца он честно выполнял и очень горячо его любил»[636]. И не похоже, чтобы она преувеличивала – сам Салтыков так писал о сыне: «Это единственное существо, которое меня любит» (20, с. 174). Возможно, ум Константина Михайловича не был столь остер, как у его сестры, но он, очевидно, был искренен и непосредствен.
Жизнь K. M. Салтыкова после завершения учебы практически не документирована. Известно, что 3 марта 1893 г. Елизавета Аполлоновна заключила с сыном договор, согласно которому тот уступал матери свои наследственные права на издание сочинений М. Е. Салтыкова за 20 тысяч рублей[637].
Видимо, в начале 1900-х гг. (весной 1905 г.[638] или в 1907 г.[639]) Салтыков переезжает в Пензу, что, по словам Д. Ю. Мурашова, было связано с женитьбой на пензенской уроженке Елизавете Ивановне Орловой (умерла до 1919 г.), и жил в ее доме на ул. Набережной, 14 вместе с ее матерью Надеждой Матвеевной Орловой, вдовой статского советника[640]. В Пензе он служил в чине губернского секретаря. Больших успехов по службе он не достиг, но получил орден Св. Станислава III степени (он виден на фотографии, сделанной в Пензе в фотоателье Вальдмана). Позже Салтыков служил в Крестьянском поземельном банке в должности ликвидатора, в обязанности которого входила подготовка к продаже и продажа бывших помещичьих имений, находившихся в собственности банка. В это же время он занимался и журналистской работой в «Пензенских губернских ведомостях» (материалы для рубрики «Заграничная печать» и «Судебная хроника»), хотя это было, судя по всему, побочным занятием[641]. Не был чужд он и общественных интересов и с 1907 г. состоял членом Пензенского общества любителей естествознания.
Именно в Пензе в 1911 г. появляется первая мемуарная заметка К. Салтыкова об отце – «Кончина императора Александра II и Щедрин». А в 1914 г. в «Новом времени» он публикует еще один мемуарный очерк, где говорится об иконографии Салтыкова, о круге его общения, о посещении умирающего Салтыкова о. Иоанном Кронштадтским (вошло с вариантами в текст книги)[642]. Воспоминания К. Салтыкова об отце имели очень большой успех и были перепечатаны в 9 газетах[643]. Но потом в его мемуарной деятельности наступил довольно долгий перерыв.
После переворота 1917 г. Константин Михайлович устроился на работу в пензенский губисполком, где служил делопроизводителем в отделе, который ведал охраной революционного порядка и взаимодействовал с ЧК[644]. Осенью 1922 г. он планировал выехать за границу, но поездка не состоялась.
Вторично Константин Михайлович женился не ранее весны 1924 г. на Ларисе Николаевне Вандышевой (во втором браке Макаренко; † после 27 июля 1986 г.: дата смерти устанавливается по дате на фотографии Ларисы Николаевны в фотоархиве музея М. Е. Салтыкова-Щедрина в с. Спас-Угол), дочери пензенского типографщика. Об этом браке питерский журналист Э. Гард писал: «Детей у него не было, хотя женат он был дважды. Первая жена его умерла давно, а вторично он женился в Пензе на юной Вандышевой, дочери типографщика. Было это незадолго до его смерти»[645]. Константину Михайловичу было уже 52 года, а Ларисе Николаевне (судя по письму Салтыкова к П. Н. и М. П. Петровским, 1924) 27 лет, следовательно, она родилась в 1897 г.[646] (Этому противоречат данные, хранящиеся в Тверском государственном объединенном музее, согласно которым она родилась в 1904 г.). Л. Н. Салтыкова писала пензенскому краеведу О. М. Савину в 1969 г.: «Он почувствовал, как он мне говорил, во мне артистичность. Выйдя замуж за Константина Михайловича, я вскоре поняла, как нелегко быть молодой женой пожилого и тяжело больного человека. И опять выручил мой характер и духовное родство с Константином Михайловичем»[647].
Таким образом, воспоминания Ларисы Николаевны реально документируют это последнее десятилетие его жизни. По ее словам, «на протяжении всей своей жизни Константин Михайлович честно трудился на литературном поприще» – то как переводчик, то как корреспондент. «Изо дня в день Константин Михайлович вел рубрики в газете „Пензенский день“, сообщал свои информации буквально в несколько строк»[648]. Тогда же появилась его заметка «М. Салтыков-Щедрин в Пензе»[649], а несколько ранее – циклы очерков: «Саранские впечатления» и др. в «Пензенских губернских ведомостях»[650]. В это же время К. Салтыков публикует оставшуюся у него рукопись сказки «Богатырь»[651]. Дело в том, что после смерти матери и до своего отъезда за границу сестра Елизавета Михайловна оставалась хранительницей рукописей Салтыкова, но новые материалы из архива писателя в это время не публиковались. После отъезда Елизаветы Михайловны архив Салтыкова едва не погиб, в чем известный исследователь творчества Салтыкова Н. В. Яковлев обвинял его сына: «Зная характер K. M. Салтыкова, нельзя было ожидать, что он позаботится об охране архива отца»[652]. Между тем по условиям времени Константин Михайлович не мог сам позаботиться об архиве, даже если бы и знал о такой необходимости. Значит, «Богатырь» сохранился в той части архива, которая каким-то образом оказалась в руках сына вопреки его договору с матерью либо согласно новым договорам его с сестрой.
В 1923 г. выходит главная мемуарная работа Константина Михайловича «Интимный Щедрин»[653]. Другие его воспоминания, опубликованные позднее в ряде газет[654], никаких новых фактов в сравнении с этим текстом не сообщают. В этом же году Центральная комиссия по назначению персональных пенсий и пособий при Наркомате социального обеспечения назначила K. M. Салтыкову, равно как и двум внукам A. C. Пушкина, сыну Н. Г. Чернышевского и внуку А. Н. Островского, персональную пенсию[655].
В 1926 г. супруги Салтыковы принимали участие в юбилейных торжествах по случаю 100-летия М. Е. Салтыкова, Константин Михайлович познакомился с A. B. Луначарским, Н. К. Крупской, М. И. Ульяновой[656]. В 1929 г. он переезжает в Ленинград, где работает редактором отдела западной литературы Госиздата, переводит книги западных писателей, борцов с мировым империализмом. Незадолго до смерти он написал киносценарии по сказкам отца: «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил» и «Дикий помещик»[657].
В 1931 г. у него осложняется течение туберкулеза легких, и в начале 1932 г. он получает помощь от правительства и бесплатно отправляется на санаторное лечение[658]. Событие это вызвало большое оживление в писательских кругах, о чем свидетельствует оперативное донесение в ОГПУ, в котором высказана реакция на этот факт и отношение писателей к И. В. Сталину[659]. Но санаторное лечение не помогло, 20 июня 1932 г. K. M. Салтыков скончался. В «Красной газете» и «Литературной газете» были помещены некрологи[660], похоронен он был на Волковом кладбище[661]. Незадолго до смерти K. M. Салтыков, согласно достаточно недоброжелательным воспоминаниям Макашина, «приехал в Москву с наивным намерением встретиться со Сталиным, чтобы поблагодарить его за те блага, которые он получил от правительства: квартиру в Ленинграде, кажется, также и дачу, и повышенную пенсию. К Сталину он, конечно, не попал, но послал ему благодарственное письмо»[662]. Иронизировать над чувством благодарности в данном случае не стоит; согласно упомянутой выше записке в ОГПУ, огромное чувство благодарности к правительству и намерение обратиться со своими просьбами непосредственно к Сталину высказывали в писательских кругах Ленинграда Б. М. Эйхенбаум, М. М. Зощенко, Н.Э. Радлова, К. И. Чуковский, не говоря уже о панегириках в адрес Сталина со стороны М. Э. Козакова, А. Н. Толстого, П. Н. Медведева. Но над K. M. Салтыковым принято было иронизировать.
Кроме воспоминаний его вдовы, единственные добрые слова о K. M. Салтыкове были сказаны пензенским журналистом О. М. Савиным[663] и в газете «Пензенская правда», но благожелательный характер этих последних вполне объясним юбилейным характером выпуска – в честь 50-летия газеты в 1968 г.[664] Все другие известные нам отзывы – резко отрицательные.
Уже в предисловии к книге «Интимный Щедрин» Н. Л. Мещеряков писал: «Нужно откровенно сказать, что книга автору не удалась. Она мало прибавляет к тому портрету великого сатирика, который мы имели раньше ‹…›. Щедрин, конечно, заслуживал иметь более внимательного и вдумчивого наблюдателя. То, что подметил в характере отца автор книжки, у Щедрина действительно было. Было у него, конечно, много и другого, что сделало его великим писателем. Последнего автор или не подметил, или не сумел изобразить»[665].
В 1936 г. журналист Э. Гард собирался издать в Ленинграде книгу «Потомки», где шла речь и о потомках Салтыкова. Книга в свет не вышла, корректура ее хранится в ИРЛИ, копия – в архиве Макашина. Здесь претензии к мемуарам Константина Михайловича сформулированы еще более откровенно: «Не только из разбросанных по разным журналам и газетам воспоминаний Салтыкова-сына, но даже из выпущенной им в наше время целой книги, – с кропотливым трудом приходится выуживать что-нибудь ценное о великом сатирике как об огромном писателе и большом человеке. Как-то все значительное проходило мимо К. М., а зацепились одни мелочи»[666]. И еще: «…брошюра, в которой сын, смакуя и похихикивая, порочит память своего великого отца». «Но ‹…› он, несомненно, не ведал, что творил. Он даже как будто гордится отрицательными, а порою просто отталкивающими чертами, которые он подсмотрел в своем отце. Перед нами проходит по страницам книги суровый, скучный чиновник, петербургский обыватель – даже не всегда умный и, как правило, бестактный, злой и мелочной»[667]. Далее перечислены отдельные эпизоды из мемуаров, якобы снижающие образ Салтыкова: игра в карты во время участия в процессии на похоронах H. A. Некрасова, недовольство Салтыкова публичными знаками внимания к нему со стороны журналистов, посещение умирающего писателя отцом Иоанном Кронштадтским. Э. Гард был особенно не удовлетворен тем, что автор мемуаров не запечатлел Л. Н. Толстого и И. С. Тургенева, которые бывали в доме его отца[668]. Однако истины ради необходимо сообщить, что ни Толстой, ни Тургенев у Салтыкова в доме не бывали.
И вот – итоговая характеристика, данная K. M. Салтыкову: «Пензяки рекомендуют его как „человека, любившего выпить“. Его родные, отзываясь о нем осторожно, признают, однако, без оговорок, что он был бездарен, мелочен, неинтересен. И сам он о себе: „От отца я унаследовал не его талант, а его болезни“.
Наконец племянница К. М., внучка Щедрина, рассказывает, что вдова Михаила Евграфовича поторопилась купить дом, так как боялась, что если у нее будут „свободные деньги“, – сын проиграет их»[669]. Ср. приведенную выше характеристику Константина Михайловича, данную Н. В. Яковлевым. «Внучкой Щедрина», которая сообщала сведения о своем дяде, могла быть только Тамара Николаевна Дистерло (1898–1938), дочь Елизаветы Михайловны от первого брака, оценивавшая дядю явно со слов матери.
Почти через два десятилетия после смерти K. M. Салтыкова появилась еще одна негативная реплика о его мемуарах. В главнейшей советской газете «Правда» И. А. Рябов писал: «Сын Щедрина по лености мысли и непростительному нелюбопытству к жизни своего гениального родителя не создал ничего, кроме тощей книжицы, наполненной небылицами и благоглупостями»[670].
Через 20 лет после подобного рода оценок появляются воспоминания Ларисы Николаевны, пересланные Макашину. А через четыре года по прочтении этих воспоминаний он пишет в предисловии к сборнику «М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников»: «В комментариях ‹…› процитированы и два отрывка из немногих заслуживающих доверия страниц мемуарной книги сына писателя, K. M. Салтыкова „Интимный Щедрин“ – книги плохой, обывательской, во многих местах малодостоверной»[671]. Мемуары K. M. Салтыкова были, таким образом, дезавуированы и целиком исключены из научного оборота, а проверке и комментированию ни один факт, сообщаемый мемуаристом, не подвергался. Исследователи негодовали, что Константин Салтыков любил своего отца как отца, а не как великого писателя. И как ни странно, отношение более молодых исследователей жизни и творчества М. Е. Салтыкова к этим мемуарам было таким же. Об этом ярко свидетельствует следующий факт. В статье 1991 г. Д. П. Николаев заметил по поводу воспоминаний К. Салтыкова: «Автор писал и о том, что он не знает, куда уехала его сестра»[672]. Упрекать Константина Михайловича в том, что он не испытывал в 1923 г. большой потребности хвастаться в печати своими уехавшими за границу родственниками, более чем странно (тем более что он сам хотел уехать за границу в 1922 г.). Такой потребности не ощущал не только K. M. Салтыков, но и другие жители СССР, да к тому же, как можно судить, Константин Михайлович действительно мог не знать, куда уехала его сестра, которая (в свою очередь) могла не успеть (или не захотеть?) поставить брата в известность о своих планах и передвижениях. Между тем, как показывают наши наблюдения (и читатель сможет проверить это по комментариям к его воспоминаниям), Салтыков очень точен и ничего не сочиняет.
Со слов Ларисы Николаевны известно, что в 1926 г. Константин Михайлович намеревался написать биографическую книгу об отце и сожалел, что не может посетить всех мест, где служил Михаил Евграфович[673]. Но в Твери он все же был. Приведем фрагменты из сопроводительного письма к хранящейся в Государственном архиве Тверской области рукописи воспоминаний Салтыкова: «…В декабре 1966 г. на чердаке старого дома в Конном переулке Заволжского района г. Калинина рабочими-строителями во время разборки здания» была найдена рукопись воспоминаний. «Подлинность рукописи подтверждена владелицей дома, у которой снимал комнату Салтыков». С ее же слов известно, что он жил в Твери в 1926 г. «В это время он готовил статью об отце и читал лекции в Тверском педагогическом институте»[674]. К сожалению, в этом сопроводительном письме не указано имя владелицы дома.
Чтение K. M. Салтыковым лекций в Твери не подтверждается ни документами, сохранившимися в ΓΑΤΟ, ни воспоминаниями студентов педагогического института[675], ни материалами тверской прессы. Вместе с тем известно, что именно в 1927 г. Константин Михайлович написал в Твери «Воспоминания банковского ликвидатора». В рукописи этих воспоминаний он указал свой тогдашний адрес: «Тверь, Заволжье, Первая Верховская улица, Конный переулок, дом 198 (гр. Тряпкиной)»[676]. Судя по этому указанию, мы можем определенно сказать, что дом, в котором жил Константин Михайлович, находился на перекрестке современных улицы Горького и Коннозаводского переулка и владелицей его была некая Тряпкина (к настоящему времени дом не сохранился)[677]. Однако происхождение рукописи, хранящейся в ΓΑΤΟ, остается до сих пор загадкой.
Воспоминания K. M. Салтыкова дают ясное представление о сходстве и различии между сыном и отцом. Портретно они очень похожи (особенно – верхней частью лица)[678]. Но характеры их различны. Михаил Евграфович все видел в крайних проявлениях. Константин Михайлович крайностей не любил.