Хотелось пить, но лень и трудно было подняться, и Хозяин опять незаметно задремал, забыв, что где-то рядом была Лида и можно её попросить принести воды. А Лида, проснувшись от его крика во сне, лежала теперь на своей тахте с открытыми глазами и тоскливо думала: "Люди пишут на его имя жалобы. Просят разобраться в их беде, защитить от несправедливости. Идут к этому борову на приём — взрослые люди, мужчины! Как же понять всё это? Что происходит?.. Неужели же они так и не знают ничего про него и верят в его справедливость?"

Продавшаяся Хозяину сама, она, видя перед собой обрюзгшее, набрякшее от сна и выпивки лицо, тихо поднялась и убежала под душ, чтобы отмыться от его прикосновений. Оттирая себя мочалкой с мылом, с содроганием думала: "Боже мой! Ведь уже дети знают, что все везде лгут. Для кого же сейчас секрет, что в газетах — нет правды и наполовину! Кого удивит, что начальство — нельзя ни критиковать, ни переизбирать. Что у простых людей нет никаких человеческих прав, все только на бумаге. А залезет вот такой боров на трибуну и хрюкает оттуда без стыда, что всё идёт правильно. Да ещё свой свинячий лозунг развесили по всей стране: "Партия — это ум, совесть и честь нашей эпохи". Это ж надо, наглость какая! Нигде в мире поди такого нет".

Одеваясь после душа, она вспомнила, как Хозяин — уже дважды! — заставлял её не ложиться, а нагибаться перед его тахтой. Хорошо хоть не смог вчера, её стошнило бы от отвращения. Передёрнуло её и теперь, от одного только воспоминания. Но тут она заметила на стене календарь с множеством уже прожитых, но не оторванных листиков, и принялась их отрывать. Один за другим, пока не показался листок с красной строкой — "Воскресенье".

Делать было нечего. Надо было ждать, когда боров проснётся. А он, кажется, уснул опять — стонет, мычит что-то, снова кого-то пугается. Слава Богу, думает она, что хоть во сне есть какие-то страхи и у него, может, станет добрее…

У Хозяина действительно начался во сне новый кошмар. Опять его ловили, и поймали. Но не чекисты уже, а врангелевские офицеры. Один из них, что был с погонами поручика, крикнул второму, кажется, штабс-капитану:

— Миша, посмотри только на эту жопа-морду! Вот кто жрёт наших осетров! Им вынуждены отдаваться актрисы и красивые девочки из бедных семей. А ты слыхал его речь?.. Это же чёрт знает что! Стошнит и русских, и украинцев. Ты же из контрразведки, расстреляй этого хама, забывшего родную речь и свой народ!

Штабс-капитан возразил:

— Нет, Володя. Для таких скотов мы устроим показательный суд. Пусть народ поймёт, наконец, что произошло в государстве на самом деле!

Хозяин упал на колени:

— Пощадить, господа охвицеры! За шо ж одразу й судыть, и стрилять? Скажить: шо мы бэз вас нэ так исделалы у государстви?

— А ты сам не догадываешься, каналья?!

Хозяин заплакал. Знал, эти — шлёпнут.

— Оситров? Так вы ж их кушалы тоже. Когда булы, той, у власти. И девочек… На то ж и Влада. Та й мода ж у всех одна — рострил. И в Жержынського, и ф Сталина, та от же й у вас, господа…

Поручик истерически рассмеялся:

— Так ведь ваша-то власть — не должна была доходить до расстрелов! Ты забыл разве, что ваш Ленин провозглашал?..

— Господин поручик, мало ли шо и хто, той, провозглашал?

Не выдержав, рявкнул штабс-капитан:

— Запомни, хам! Что разрешается Юпитеру, не полагается его быку! А ты ведь — не Юпитер? Так как же ты посмел сравнивать себя с нами! Ты — не имеешь права равняться со мной даже в мыслях, понял! Я — граф! Поручик вот — из князей. Пусть из разорившихся, но не тебе же чета!

Хозяин от страха проснулся окончательно и жалобно позвал:

— Ли-ида!..