Чтобы расплатиться с долгами, княгиня продала свой дом на улице Виктора Гюго, где прожила двенадцать самых прекрасных в жизни лет. В этом доме разместилась знаменитая школа Дюпанлу[87]. Она была уверена, что оставшиеся деньги помогут составить небольшой капитал, который будет поддерживать семью. «Денежные хлопоты вывели ее из оцепенения, и оказалось, что из нас всех она – самая успешная деловая женщина. Ей пришлось стать такой из-за дочерей, которые столь в ней нуждались. Но раны ее не затягивались, и она жила так, будто все произошло только вчера»[88].
После переезда из Швеции княгиня Палей решила заняться образованием дочерей – ведь в течение трех последних лет ни о каких занятиях не шло и речи. Ирэн и Натали согласились поступить в колледж скрепя сердце. После всего, что они пережили, было очень тяжело оказаться в школьном классе. «Я так отличалась от остальных! В двенадцать лет французские девочки играли в серсо, читали Робинзона Крузо и ходили на фильмы Дугласа Фэрбенкса, – вспоминает Натали время, проведенное в колледже Фенелон. – А я в двенадцать лет носила хлеб отцу, томящемуся в тюрьме. Как могла я походить на своих маленьких подружек? Я была молчалива и не любила игры. Зато много читала. Я видела смерть так близко: мой отец был расстрелян, мой брат, кузены и дяди – расстреляны. Моя юность была омыта кровью Романовых… Я понимала смысл печали и любила поэзию – эту холодную сверкающую приемную смерти. Вскоре мои товарки поняли это и приняли то, что я была совсем на них не похожа»[89].
«Пережитые события так сильно потрясли сестер, что им было очень сложно вновь обрести душевное равновесие – это занимало много времени. Они были совершенно замкнуты в себе, казалось, что внутренне они готовятся к войне со всем миром»[90]. Душевное состояние Ольги также накладывало на них свой отпечаток; Натали провела юность рядом матерью, которая всегда была подавлена и несчастна. «Я хотела обрести радость в физических ощущениях, – писала она в своих воспоминаниях. – Это чувство осталось со мной на всю жизнь: когда я вдыхаю аромат цветка, чувствую на лице теплые солнечные лучи, когда откусываю кусочек сочного фрукта, то говорю себе, что не имею на это право после всех страданий, которые они пережили»[91].
Унижение, чувство вины, отсутствие мужской поддержки, одиночество… Ирэн и Натали избегали близких, отказываясь встречаться даже со старыми друзьями. Когда сводная сестра захотела вывести их из этого состояния, ее попытка закончилась полным провалом. «Как-то раз я устроила для них небольшую простенькую вечеринку, на которую пригласила несколько молодых русских одного с ними возраста, но им это не доставило ни малейшей радости: они сидели с глазами, полными слез, и за весь вечер они ни разу не улыбнулись. Я бесконечно жалела, что, не желая того, подвергла их такому испытанию»[92].
Время шло, и мало-помалу девочки, казалось, обретали душевное равновесие. Но в их глазах навсегда застыла печаль, а меланхолическое выражение почти никогда не покидало их лиц.
Когда денежные затруднения оказались, наконец, позади, княгиня Палей купила маленькую гостиницу в доме XVI века, на улице Фезандери, недалеко от Булонского леса. Теперь она могла полностью посвятить себя обществу «Париж – Биарриц», которое создала в память о муже сразу после возвращения во Францию, чтобы оказывать помощь русским беженцам. Ирэн была матери надежной опорой, вдвоем они усиливали натиск на власти, добиваясь государственного субсидирования. Она участвовала в разнообразных демонстрациях, в том числе за границей, чтобы собирать и частные пожертвования. Ее усилия были не напрасны: французское правительство указом министра иностранных дел от 12 апреля 1922 года внесло комитет в список «благотворительных организаций военного времени», признанных государством. Чтобы собирать средства на нужды комитета, княгиня устраивала благотворительные ярмарки, взывая к щедрости высшего общества. Ротшильды были одними из первых знаменитостей, кто вступил в комитет; модные дома Ревийон, Ворт, Картье и Лелонг тоже были в числе верных сторонников. Именно в этот период Натали, нимало не интересуясь судьбой русских в изгнании – «она не одобряла той жизни, которую вели эмигранты с их вечными “и на нашей улице будет праздник”, “дожить бы до завтра” и “тоской по прошлому”»[93],– постепенно отдалилась от сестры. Отчуждение росло, и в конце концов их дороги разошлись окончательно.
Биарриц был связан для княгини с памятью о великом князе Павле, и в 1923 году она продала последние драгоценности и купила там небольшое имение Балиндус, в котором собиралась потом вся семья. Здесь, в Биаррице, любимом курорте русской аристократии, состоялся по традиции первый выход в свет Натали, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Ее появление в костюме Коломбины, персонажа из итальянской комедии дель арте, на маскараде, устроенном мадам Карлос де Озкабаль, стало главным событием летнего сезона 1924 года! Бледная, отчужденная, словно не от мира сего, если судить по фотографиям, сделанным тогда, она произвела настоящий фурор на этом блестящем празднике.
В июле и августе Ольга любила ездить с детьми на баскское побережье, а на Рождество – в Париж. «Она собирала нас всех вокруг елки, чтобы вспоминать. Самые острые переживания были позади, но горе оставило свои неизгладимые следы. Она теперь совершенно не заботилась о своей внешности, за которой следила раньше так тщательно, располнела… Утром она, одетая в старый капот, семенила по дому в стоптанных туфлях; растрепанные волосы ниспадали на усталое, но все еще красивое лицо. Живость ее была и тогда еще просто удивительна»[94].
Ей посчастливилось дожить до свадебных торжеств своих детей. В 1922 году, во Флоренции, ее дочь Ольга фон Пистолькорс вышла замуж за князя Сергея Владимировича Кудашева. Годом позже Ирэн обвенчалась с князем Федором Александровичем, племянником царя Николая II. А великий князь Дмитрий, к которому княгиня относилась как к собственному сыну, женился в ноябре 1926 года на очаровательной Одри Эмери, богатой американской наследнице. Наконец, в 1927 году, к счастью или к несчастью, Натали стала мадам Лелонг.
Часть вторая
1
Разоренная революцией русская община в Париже вынуждена была выживать любыми средствами. Благодаря популярным пьесам, вроде «Товарища»[95], сформировался неверный стереотип о том, что русские аристократы с тех пор превратились в шоферов такси, камеристок и гардеробщиков в модных кабаре. Это представление совершенно не отражает истинного положения дел. Русских эмигрантов во Франции поглотили самые разнообразные занятия. Во-первых, дамы должны были начать работать, что давалось им с трудом. «В Париже все мы превратились в обычных граждан, – рассказывает сводная сестра Натали. – До этого времени я никогда не носила с собой денег и не выписывала чеков. Счета всегда оплачивались кем-то другим (…). Несмотря на то что мне было двадцать восемь лет, в практической жизни я была совершенным ребенком. Мне всему надо было учиться с нуля, в точности как ребенку, который учится правильно переходить улицу, прежде чем отправиться в школу одному»[96]. Эти слова могли бы сказать о себе и все ее подруги.
С помощью благотворительных вечеров и адресных книжек большинство из них устроились в парижские дома моды. В зависимости от возраста, внешних данных и устремлений они становились манекенщицами, консультантами, мастерицами или рисовальщицами. Те, кому удалось спасти свой капитал, предпочитали открывать собственные ателье. Так сделали почти все близкие подруги Натали, начиная с великой княгини Марии. По совету мадемуазель Шанель, для которой она работала многие годы, она основала мастерскую ручной вышивки, очень известную в Париже в двадцатые годы. Она называлась «Китмир» по имени легендарной собаки из персидских мифов. А ее кузены Юсуповы открыли в 1924 году очень престижный модный салон «Ирфе» в доме номер 19 на улице Дюфо[97]. Княгиня Ирина – «воздушная, легкая, в струящихся шелковых платьях (…), с лицом без возраста, как и у ее мужа, похожая на камею»[98], – естественно, стала лицом их Дома моды. Она представляла их творения в модных журналах и позировала для рекламы духов с истинно царственной отстраненностью и небрежностью, которую невозможно повторить тому, в жилах чьих предков не текла три века королевская кровь. Вскоре Натали пошла по стопам своей блистательной кузины, тем более что финансовое положение не оставляло ей широкого выбора. Внучка Александра II была вынуждена искать занятие, которое бы достойно оплачивалось.
Ее холодная и отчужденная красота – она напоминала гуаши своего соотечественника Эрте[99], утонченное космополитическое воспитание и романтически печальный образ Романовых в изгнании, – все это не могло не покорять кутюрье. Она дебютировала в 1925 году в Доме моды
Натали довольно часто встречалась с Люсьеном Лелонгом и до помолвки. Он был знаком с княгиней Ольгой Палей, ведь это было время, когда, по словам Филиппа Жюлиана[101], «кино и мода стали приняты в свете». Лелонг оказывал ее комитету по делам помощи беженцам самую щедрую поддержку и активно участвовал в организации благотворительных балов, которые она устраивала каждый год в Биаррице. «Русские гулянья» четвертого сентября 1926 года, за год до его свадьбы с Натали, были почти полностью оплачены Лелонгом. Он устроил грандиозное дефиле от-кутюр и вещевую лотерею – выигравшие могли выбирать из дюжины туалетов, которые демонстрировали красивейшие женщины Парижа. Любезный, рыцарственный и преданный, он жил только своей работой, однако не был смешон, как многие «люди моды», и старался расположить к себе хрупкую испуганную девушку. Лелонг был не только творцом, но и настоящим героем войны, которым все восхищались. Все три года, с августа 1914-го по май 1917-го, пока из-за ранения он не был вынужден демобилизоваться, его мужество на фронте по достоинству смогли оценить соратники и сослуживцы. Он ушел на войну простым солдатом, а в январе 1915 года был произведен в офицеры и получил крест за военные заслуги. Когда его Дом моды снова открылся после войны, в сентябре 1918 года, Лелонг встречал первых клиентов еще в форме.
Часто говорят, что Натали, выйдя замуж за кутюрье и презрев все общественные запреты, проявила большую смелость. К тому же он не был дворянином и, по слухам, развелся с первой женой ради брака с ней[102]. Неодобрение многих можно легко понять, учитывая, что сводный брат Натали, Дмитрий, за семь лет до этого имел любовную связь с Габриэль Шанель. «В русской общине ходят слухи, что эта великая аферистка намеревается выйти замуж за принца крови, – возмущалась княгиня Долгорукая. – Но тени предков, должно быть, явились великому князю и шепнули: “Вспомни, что наше место в мире завоевано мечом, а не ножницами!”»[103].
Сама мысль о том, что Шанель может выйти замуж за этого молодого человека, на которого вся монархическая эмиграция смотрела как на будущего императора новой России, вызвала бурю негодования. А обстоятельства их знакомства добавляли к этой напряженной ситуации легкий аромат серы. Прелестная оперная певица Марта Лавели, культивировавшая свое удивительное сходство с Мадемуазель, заметив интерес Габриэль к Дмитрию, который был тогда ее любовником, написала ей в письме: «Если он интересен тебе, бери – он для меня слишком дорог!»
В конце лета 1920 года у двадцатидевятилетнего Дмитрия начался роман с Шанель, которая была на одиннадцать лет старше. Это был один самых ярких периодов творчества Коко. Именно тогда появилась бижутерия в византийском стиле, которая очень напоминала украшения старой России, и знаменитые № 5, первые духи, где сочетались компоненты растительного или животного происхождения с синтетическими веществами. Она придумала
Наконец, сама великая княгиня Мария последовала примеру брата, став возлюбленной обворожительного Жана Пату, известного не только Домом моды на улице Сент-Флорентан, но и своими экстравагантными празднествами.
Эти события недавнего прошлого были против Натали, хотя в ее жизни все случилось по-другому. Казалось, ей нравилось провоцировать соотечественников, чьи старомодные взгляды и беспардонный интерес к чужой жизни она не одобряла. Никто, и уж тем более они, не мог помешать ее браку с Люсьеном Лелонгом. Гражданская церемония состоялась девятого августа 1927 года в мэрии шестнадцатого округа. Венчание же прошло, как мы рассказали в начале этой книги, на следующий день, в русской церкви на улице Дарю.