Через мгновение Ирина спросила:
– А папа? Где папа? Почему его нет?
Задрожав и прислонясь к двери, я ответила:
– Папа болен. Очень болен.
Таша заплакала. Ирина побледнела. Глаза ее заблестели лихорадочно, губы побелели. Она закричала:
– Папа умер!
– Папа умер, – повторила я шепотом, и обе бросились мне на шею»[75].
10
Княгиня медленно приходила в себя после хирургической операции, на которую она решилась, чтобы остановить развитие опухоли в груди… А 25 марта 1919 года, на Благовещение, она получила письмо, из которого узнала о смерти Боди. К письму, написанному супругой великого князя Константина, трое сыновей которой были убиты в одно время с Владимиром, был приложен отчет британской военной миссии при армии Колчака – там описывались все подробности этого коллективного убийства. «До сих пор мачеха старалась держаться мужественно, но этот последний удар совершенно сломил ее. Все было потеряно, жизнь закончена, она молила небеса о смерти…»[76] Страшно даже представить, какое впечатление производило ее состояние на хрупкую психику Натали.
В ночь с 4 на 5 июля 1918 года, спустя двадцать четыре часа после убийства царской семьи, Бодю и его собратьев по несчастью, сосланных в Алапаевск, после того как «их пытали с нечеловеческой жестокостью»[77], повели в лес. «Теперь они знали, куда и зачем едут, и всю дорогу до угольной шахты пели. Первой сбросили в шахту великую княгиню Елизавету Федоровну. Великий князь Сергей Михайлович оказал сопротивление и был убит выстрелом в голову. Остальных скинули живыми. Вслед каждому летели дрова и камни. Потом бросили кучу динамита, впрочем, не взорвавшегося – потому и нашли тела»[78]. Жители близлежащей деревни уверяли, что после того, как палачи ушли, стенания и пение молитв доносились из шахты еще долго. А большевики цинично пытались представить это преступление как попытку побега заключенных.
Позже останки Боди были переправлены Белой армией в русскую православную миссию в Пекине. Зимой его личные вещи – фотографии родителей и письма, некоторые из которых были написаны Натали, – переслали семье. Княгиня Палей знала, что в заключении он не переставал работать над биографией великого русского поэта Михаила Лермонтова, чье творчество, особенно жестокий и печальный роман «Герой нашего времени», всегда очаровывало его. Но рукопись эту, однако, так никогда и не нашли. «Все, что раньше меня интересовало, – писал он в последнем письме, – эти блестящие балеты, эта декадентская живопись, эта новая музыка – все кажется мне теперь пошлым и безвкусным. Ищу правды, подлинной правды, света и добра…»[79]
Тело тети Натали, великой княгини Елизаветы Федоровны, было найдено подле Боди. Близкие рассказывали, что княгиня была бесконечно добрым и привлекательным человеком. Она была старшей сестрой последней царицы и сочеталась династическим браком с великим князем Сергеем[80], после чего без увлеченности вела светскую жизнь согласно своему положению в обществе. Приемы у нее во дворце, выходившем окнами на Невский, были самыми популярными и многолюдными во всем Санкт-Петербурге. Вскоре после переезда в Москву ее муж был назначен генерал-губернатором города, и «тетя Элла» взяла на воспитание Дмитрия и Марию, которых великий князь Павел должен был оставить по приказу царя из-за женитьбы на Ольге. Смерть мужа в феврале 1905 года от руки террориста Ивана Каляева, метнувшего в него ручную бомбу, потрясла ее.
«Великая княгиня была в швейной мастерской, которую открыла в Кремле (…). Услышав взрыв, она тотчас выбежала на улицу, даже не накинув манто. На площади она увидела раненого кучера и двух мертвых лошадей. Тело великого князя было в буквальном смысле разорвано в клочья, и его останки были разбросаны по снегу. Она собрала их своими собственными руками и отвезла в часовню дворца»[81]. Сила духа княгини и то, как стойко она переносила страдания, ошеломляло многих. Она попросила отвести ее в тюрьму и долго молилась в тишине, стоя рядом с убийцей. А потом написала письмо Николаю II с просьбой помиловать его. После похорон мужа Елизавета Федоровна осталась в Москве и занималась исключительно благотворительностью. В 1910 году она продала все свои драгоценности и основала Марфо-Мариинскую обитель, где стала настоятельницей.
«Ее все знали и любили за то, что она посвятила свою жизнь подвижничеству и благотворительности»[82]. Она спала на досках, все время проводила подле неизлечимо больных, окружая их самой нежной заботой. «Толпа встречала ее, преклонив колени. Люди целовали ей руки или край одежды, когда она выходила из машины»[83]. Во время ареста большевиками она сохраняла спокойствие и благость и последовала за тюремщиками без возражений.
«Тетя никогда не одобряла второго брака отца и не интересовалась судьбой детей, родившихся в этом союзе, – пишет великая княгиня Мария, – и вот судьба распорядилась так, что тетя Элла и Володя провели свои последние месяцы жизни на этой земле вместе, что их очень сблизило и научило ценить друг друга. Своей долгой и невыносимо мучительной смертью они скрепили свою дружбу, которая стала утешением для них обоих во время выпавших на их долю тяжких страданий…»[84]
Когда останки убитых были найдены, то обнаружилось, что раны лежавших в шахте были перевязаны лоскутами ее апостольника…
Гроб с телом великой княгини перевезли в Иерусалим: она погребена под храмом равноапостольной Марии Магдалины в Гефсимании. «Во время перевозки из Пекина в Иерусалим в стенке гроба великой княгини появилась трещина, и через нее стала вытекать прозрачная благоуханная жидкость. Ее тело осталось нетленным, и у ее гробницы происходило много чудесных исцелений»[85].
11
Княгиня Палей с дочерьми очень скоро уехали из Финляндии в Швецию, где они прожили до весны 1920 года. Тогда Ольга задумала снова вернуться во Францию – предстояло решить множество проблем, связанных с их домом в Булонь-сюр-Сен, где так же, как и во дворце в Царском Селе, в 1914 году проводилось много работ по благоустройству. И когда княгиня, проведя все лето в Швеции, приехала в Париж, на нее, как она и предполагала, накинулись подрядчики.
В тот период она сильно сдала. «Она была почти прозрачна, мертвенно бледное лицо пересекали глубокие морщины. Казалось, вся она как-то уменьшилась, будто съежилась под черным платьем вдовы, – вспоминает ее падчерица. – Горе совершенно преобразило ее; теперь это было жалкое, сломленное судьбой создание, которое с трудом могло говорить и думать. Ее великолепная уверенная манера держаться, ее спокойствие и невозмутимость полностью исчезли. Она самозабвенно, со страстью отдавалась своему несчастью»[86].