Эта беспощадная обольстительница чем-то неуловимо напоминала Лили Дубецки, которую играла Натали в фильме «Сильвия Скарлетт». За чарующей красотой скрывались жестокое сердце и холодный ум. Как и Жан Кокто, создавший принцессу Фафнер в «Конце Потомака», Кауард не смог обуздать свое перо и показал другую сторону отношений молодой женщины и ее друзей-гомосексуалистов, где жестокость часто уводила ее от любви. Надо сказать, что другой любовник Кауарда, актер Луис Хейвард, который первым сыграл в экранной версии «Святого», везде рассказывал о своей любви к княжне, и это, конечно, сильно раздражало писателя. Возможно, в этом частично кроется причина того, что в пьесе он свел с ней счеты. К счастью, отношения Натали и Ноэла Кауарда довольно быстро стали нежными и даже фамильярными. Когда Джек Уилсон начал тонуть в алкоголе, они превратились в самых верных союзников.
Возвращаясь из путешествий, Уилсоны жили в Коннектикуте, где у них был дом, или в Нью-Йорке. Прожив много лет на улице Эст, 57, они, в конце концов, выбрали квартиру на Парк-авеню. Лифт останавливался прямо у входа в квартиру, обставленную английской мебелью и декорированную картинами XVIII века и редкими китайскими росписями на бумаге. Там княжна принимала друзей, съезжавшихся к ней со всего света. Она очень интересовалась работой своего мужа – он был не только правой рукой Кауарда в Америке, но и самостоятельным продюсером. Кроме того, время от времени он занимался собственными постановками, и Натали с удовольствием появлялась с ним на разнообразных обедах и театральных премьерах. Она и сама часто устраивала обеды или вечеринки с коктейлями, чтобы помочь ему проводить переговоры, требующие более камерной обстановки. После Парижа, Венеции, Сан Моритца княжна покорила и Нью-Йорк. С течением времени само ее появление в «Метрополитен-опере», в театрах Бродвея, в «Эль Марокко» или у «Сардис» стало знаком того, что происходящее там необыкновенно интересно.
8
Летом 1939 года Уилсоны жили в Голденхерсте, поместье Ноэла Кауарда в Кенте, графстве на юге-западе Англии на побережье Па-де-Кале. Природа напоминала пейзаж Писарро, и Натали любила отдыхать там, в полном покое. Последнее путешествие в Европу перед началом войны было омрачено усилившейся тягой Джека к алкоголю, что занимало все мысли княжны. Однажды он заколотил окна и поставил во все светильники лампочки синего цвета. В доме наступили вечные сумерки. По словам князя Михаила Романова, для Уилсона это было привычно. «В Нью-Йорке его спальня была совершенно черной от пола до потолка, даже простыни и покрывала были черного цвета! Плотно задернутые черные занавеси не пропускали свет, и комната напоминала гробницу. На людей неподготовленных это действовало очень сильно».
Война на первый взгляд мало изменила жизнь Натали. Но она очень боялась за оставшихся во Франции близких: княжну Ирэн Палей и подруг. Бабб де Фосини-Люсанж, еврейка по происхождению, могла быть арестована в любой момент, так же как и Мари-Лор де Ноай, урожденная Бишоффшайм. А Нью-Йорк, вдалеке от немецкой оккупации, ежедневных воздушных тревог и обстрелов, жил безмятежно – к большому возмущению многих едва спасшихся от гитлеровского режима европейцев. В городе царили спокойствие и беззаботность: в декабре 1941 года даже атака японцев на Перл-Харбор не помешала нью-йоркскому высшему обществу с размахом отметить наступление нового года.
В Париже Натали всегда избегала общества своих соотечественников, но со временем боль утихла, и на Манхэттене она стала настоящей королевой белой русской эмиграции. В этот круг входили ее сводная сестра великая княгиня Мария, которая работала как стилист и писала для модных журналов; князь Сергей Оболенский – после женитьбы на наследнице Астора он занимался связями с общественностью для отелей «Плаза»; граф Владимир Альдерберг, сановник при дворе последнего царя, который работал у ювелира Гарри Уинстона, и модельер Валентина Шлее. С 1928 по 1957 год ее Дом моды был одним из самых блестящих. У ее мужа Джорджа Шлее был роман с Гретой Гарбо, и они были самым необычным и привлекательным ménage а trois (
Иногда до них доходили новости из Франции. Знала ли княжна о том, что Люсьен Лелонг сумел уберечь Высокую парижскую моду от нацистов, давно хотевших переместить ее центр в Германию? Что Серж Лифарь, пытаясь спасти от немцев «Опера», был вынужден лично принимать у себя Геббельса (а не Гитлера, как ходили слухи)? Что Жана Кокто, Коко Шанель, Мисю Серт, Колетт, Этьена де Бомона, Жоржа Орика, Пикассо и Поля Морана, верных ее друзей, обвиняли в пособничестве врагу? Что Макс Якоб был арестован и заключен в лагерь Дранцы, где умер потом от пневмонии, не получив никакого лечения? Что Жан Деборде, вступивший в Сопротивление, был насмерть замучен гестапо, но не выдал ни одного имени? Что ее дорогая Бабб де Фосини-Люсанж чудом выжила после перелома черепа и едва избежала депортации? Что ее сводный брат Дмитрий в 1942 году скончался от туберкулеза, когда ему был всего пятьдесят один год?
В то время княжна очень сблизилась с писателем Эрихом Марией Ремарком, также жившим в изгнании. В 1929 году его роман «На Западном фронте без перемен» получил международное признание. Для Ремарка, как и для Натали, жизнь была театральной сценой, и каждый новый поворот судьбы означал новую роль. Он существовал «как актер в героической пьесе, который вечно стоит за кулисами, ожидая своего выхода»[235]. Она опять полюбила человека, чья сложная внутренняя жизнь глубоко ее волновала. Неуловимый Ремарк был сдержан, стыдлив, остроумен; конечно же пессимистичен, чувствителен – он с трудом пережил разрушительную страсть к Марлен Дитрих – и очень образован. В номере гостиницы
Натали познакомилась с писателем 31 декабря 1940 года во время встречи Нового года. Тем же вечером Ремарка представили и Грете Гарбо, но только с княжной он стремился увидеться вновь. Несколько дней спустя он пригласил ее на обед. И теперь уже всем известно, что чувство к ней стало одним из самых сильных в его жизни. Натали в то время исполнилось тридцать пять лет, никогда еще она не была так соблазнительна. «Прекрасная, бледная, лицо очень выразительное, тонкий вытянутый силуэт – она была похожа на египетскую кошку. Первый раз после Пантеры (так он называл Марлен Дитрих) у меня появилось чувство, что я снова могу быть влюблен», – писал Ремарк в дневнике после этой первой встречи наедине[236]. Все начиналось очень идиллически – обеды вдвоем и долгие прогулки рука в руке. Возможно ли, что они стали тогда любовниками? Сейчас известно, что писатель иногда бывал вынужденно холоден, и это помогает лучше понять его связь с Натали, но Хилтон Тимс, биограф Ремарка, пишет, что это она заставляла его страдать, избегая близости. Как бы то ни было, он оставил ее через месяц и уехал в Калифорнию. Они встретились два года спустя. И только тогда в их чувствах воцарился хаос.
9
13 января 1940 года журналист Джанет Фланер написала в «Нью-Йоркер» приветственную статью, посвященную приезду в город кутюрье Майнбохера, который тоже бежал из Франции с матерью и сестрой в конце 1939 года. Он стал мировой знаменитостью, когда Уиллис Симпсон 3 июня 1937 года венчалась в созданном им туалете с герцогом Виндзорским. Как говорили его друзья, он хотел открыть на Манхэттене новые модные салоны. Могла ли Натали представить, что станет его ближайшей подругой и сотрудницей?
Майн Руссо Бохер родился в Чикаго в 1890 году, отец его был американцем, а мать француженкой. Он изучал живопись в Соединенных Штатах и в Европе, а когда началась Первая мировая война, служил в союзных войсках. Он был настоящим персонажем из романов Яна Флемминга – человек необыкновенного ума, в совершенстве говорил на нескольких языках, – и его завербовали в разведку. Он работал, выдавая себя за студента музыкального отделения, что было очень достоверным прикрытием, так как у него был прекрасный баритон, и он занимался с преподавателем в «Опера Комик». На самом же деле его главной задачей с 1918 года было разоблачать людей, занимавшихся доставкой наркотиков и снабжавших ими американских летчиков. В начале двадцатых годов, совсем потеряв голос и расставшись с надеждой сделать музыкальную карьеру, он стал иллюстратором «Харперс Базар», а затем, проработав там простым журналистом, стал главным редактором парижского «Вог». Потом он решил сам открыть дом моделей, и в ноябре 1930 года бывший секретный агент представил Парижу свою первую коллекцию в модном салоне на улице Георга V, 12.
В тридцатые годы у каждого модельера были VIP-клиенты, которые в глазах публики представляли стиль его Дома моды. Дейзи Феллоуз, наследница фабрик по производству швейных машин «Зингер», дочь герцога Декацеса, одевалась у Эльзы Скиапарелли, а ангелоподобная мадам Мартинез де Хоз доверяла заботу о своем гардеробе Мадлен Вионне; всем известную страсть к теннису и гольфу графини Филлис де Йанце лучше всего обыгрывал в ее нарядах Жан Пату. А скольким обязан Эдвард Молине принцессе Марине де Кент и актрисе Гертруде Лоуренс! Майнбохер, чьими самыми преданными клиентками были герцогиня Виндзорская и принцесса Карам Капуртхала, предлагал вечную классику. Это немного напоминало стиль Шанель: строгий костюм днем, узкое платье и болеро – вечером. От этого стиля он не откажется до конца своей карьеры.
В Америке Майн представлял коллекции с 1940 по 1971 год в своих салонах на улице Уэст, 57. Он познакомился с Натали давно, еще в Париже, и понимал, что сотрудничество с ней обеспечит его будущее. У нее были все качества, чтобы стать идеальной помощницей на новом месте. Она была не только самой красивой и элегантной светской дамой, которая носила его последние модели, – в ее записной книжке были адреса всего Парк-авеню, звезд Голливуда и Бродвея. Натали – подруга, тайная советчица, добрая фея, – проработав десять лет в Доме «Лелонг», лучше многих знала правила этой игры: этикет, работу продавца, невротические пристрастия каждой клиентки: Милисент Роджерс – совсем не то, что Мона Харрисон Уильямс. Мудрость и высокое искусство дипломатии в таком бизнесе – вещи первостепенные. Майнбохер, человек сам болезненно скрытный, очень ценил княжну за природную сдержанность и деликатность.
Не следует думать, что речь шла исключительно о светской жизни – ее ждала настоящая серьезная работа. Она появлялась в салоне каждый день после полудня. Никакого официального статуса у нее не было – ее роль, как всегда, была слишком сложной и деликатной, чтобы занимать какую-то определенную должность. Но она наблюдала за всем, что происходило в салоне, никогда не вступая ни с кем в конфликт, а Майн полностью доверял ей. Это чувство было взаимно: нет никаких сомнений, что княжна никогда не связала бы своего имени с человеком, к которому не испытывала глубокого расположения. Дружба кутюрье, вместе с которым они часто вспоминали Францию, скрашивала тягостное ожидание перемирия.
Война очень сблизила Натали с друзьями, жившими в Европе. Например, с бароном Николасом (Ники) Гинзбургом и Фулько Сантостефано делла Серда, герцогом ди Вердура. Первый – «всегда в черном, похожий на служащего похоронного бюро, прибавьте к этому ужасающе едкое чувство юмора, – вспоминает журналистка Сьюзан Трейн, – и вот перед вами человек, которого боялись все, кто не знал его достаточно хорошо!» Он работал для американского «Вог» и время от времени занимался декоративным оформлением[237].
А герцог очень рано покинул фамильный дом, роскошный, обветшалый дворец в Палермо, чтобы заниматься созданием украшений – сначала у Шанель на улице Камбон, а с 1937 года на Манхэттене. «На первый взгляд он был сдержан, но очень легок в общении; это была легкость, которая появляется у тех, кто считает, что в праздной жизни, удовольствиях, приятных пустяках и постоянном светском общении нет ничего предосудительного, – говорит Эдмонда Шарль-Ру. – Еще он был легкомысленен, но эта фривольность просто скрывала его истинное лицо и жизненную драму – он так долго жил в мире, где царил абсолютный диктат элегантности и где запрещено жаловаться, выказывать дурное расположение духа или пытаться проникнуть в душу другого человека»[238].
Хозяйки салонов на Пятой авеню, для которых генеалогическое древо, восходившее к пассажирам
Николас де Гинзбург вырос в Париже, где он и родился в 1904 году в номере люкс отеля «Ритц» на площади Вандом. Его отец был тогда министром финансов последнего царя, но сказочное детство быстро закончилось в 1917 году. Совершенно сломленный, Ники эмигрировал в Нью-Йорк в тридцатые годы, где потратил последние средства на то, чтобы устроить грандиозный бал в честь своего прибытия в город. Такой кураж очаровал Натали – ему всегда удавалось с блеском отражать удары судьбы. Теперь он жил на Манхэттене в маленькой студии, но обставленной с таким удивительным вкусом, что его жилище стало притчей во языцех! В 1939 году княжну вдруг охватило неожиданное желание открыть дом моделей, и единственные друзья, к которым она обратилась с этой идеей, были старина Ники и еще одна русская подруга, жившая в эмиграции в Нью-Йорке, Барбара Каринска[240].
Имя этой художницы по костюмам – она работала в Париже, Монте-Карло, Лондоне и Голливуде – стало в начале тридцатых символом настоящего мастерства. Умная, изящная и талантливая,