Поезд тронулся, и нам открылся чудесный вид на реку. Мы договорились отобедать раньше обычного, чтобы у нас было достаточно времени после приезда в Иркутск. Во время обеда мы получили приятное известие: железнодорожники заверили нас, что мы приедем около одиннадцати. Выяснилось, что мы уже подъезжаем к городу на берегу реки Ангары, вытекающей из озера Байкал, от которого мы недавно отъехали. Очень приятно любоваться городом, освещенным солнцем, подъезжая к нему так, как подъехали мы — с другой стороны реки. Издали город очень похож на все русские города, построенные, в основном, в середине прошлого века. В нем также множество церквей с колокольнями и куполами, здания с простыми, но гармоничными пропорциями, деревья и сады, а также деревянные дома.
Однако мы не рассчитывали приехать так быстро. Британскому консулу, который как раз пришел узнать у начальника станции время нашего прибытия, сказали, что мы приедем в одиннадцать. И в этот самый момент подошел наш поезд. К сожалению, консул принес с собой несколько телеграмм и ответных сообщений. Первые надлежало расшифровать, вторые, напротив, зашифровать. Эта утомительная работа отняла два часа, и мы так и не успели выйти из поезда. Кончилось это тем, что начальник станции (которому не терпелось побыстрее от нас избавиться), сказал, что самым лучшим и безопасным для нас будет уехать отсюда как можно скорее, и мы уехали где-то около одиннадцати часов, даже не выйдя на станцию. Это был второй раз, когда я проезжал через Иркутск, так и не увидев самый красивый город Сибири. На следующее утро мы уже подъезжали к „опасной“ зоне, но в действительности мы так и не…» [пропуск].
Письмо кончается здесь. Но Гиббсу не пришлось ехать в «опасную зону»: он находился в Омске, наслаждаясь свободой, которую давала служба в дипломатической миссии. У него было много друзей. Еще в начале января Гиббс получил письмо от одного из своих друзей в Екатеринбурге. Оно предназначалось штабс-капитану П. Н. Зубову, служившему в Политическом отделе в Ставке Верховного главнокомандующего:
«Штабс-капитану
Павлу Николаевичу Зубову
Омск. Ставка Верховного Главнокомандующего,
Политический отдел
Беру на себя смелость адресовать к Вам с этим письмом м-ра Гиббса, который попавши в новый для себя город, может быть, будет нуждаться в Вашей помощи. Пожалуйста, помогите ему.
В его лице Вы найдете не только интересного, но и может быть очень полезного собеседника, если Вы вспомните все то, что я говорил Вам по этому вопросу.
Нина Владимировна и я поздравляем Вас с Новым Годом и шлем Вам свои сердечные лучшие пожелания. Надеемся скоро видеть Вас в Екатеринбурге.
Глава XIX
Урочище «Четыре брата»
По прошествии года с небольшим с того дня, как Гиббс в последний раз видел матроса Нагорного, выходившего под дождь с Цесаревичем на руках, англичанин снова уехал в Екатеринбург. Ему надо было помочь Николаю Алексеевичу Соколову, юристу и судебному следователю по особо важным делам при Омском окружном суде. Гиббс и Жильяр[255] (который проведет в Сибири три года, прежде чем вернуться в Швейцарию) выполняли функции советников[256]. Так же поступили и некоторые из их бывших коллег, служивших при дворе.
Уже проводилось предварительное расследование событий, произошедших той ночью в доме Ипатьева, и в последующие дни у рудника Ганина Яма в урочище «Четыре Брата». Но для этого требовался человек, наделенный острым умом и огромным упорством, — такой, как следователь Николай Алексеевич Соколов. Весной 1919 года генерал Дитерихс, курирующий следствие по поручению Верховного правителя адмирала Колчака, показал ему все предметы, найденные в доме Ипатьева и в самом Екатеринбурге, а также в пепле и мусоре на месте костров. В прошлом августе, когда Гиббс и Жильяр приехали из Тюмени[257] и пришли в Дом особого назначения, они увидели, что печи заполнены обгоревшими предметами. Среди них были металлические обломки портретных рамок, щетки разных видов, футляр для драгоценностей, обтянутый снаружи сиреневым муаром, а внутри белым атласом, и маленькую корзинку, в которой Цесаревич хранил свои щетки для волос.
Многие другие предметы были обнаружены в печах и мусорных ямах возле дома, а также в имуществе, принадлежавшем Царской Семье, но незаконно присвоенном бывшими охранниками. В числе находок и большое собрание икон и несколько книг, принадлежавшие, главным образом, Татьяне Николаевне. Одна из них — «
У Цесаревича была книга в голубом переплете с вензелем «А» и короной на лицевой стороне: «
«Он в переплете, покрытом стального цвета шелком. Все записи в нем сделаны собственноручно Наследником Цесаревичем. Они начинаются с 11/24 марта 1917 года и кончаются записью под датой 9 ноября 1917 года: „Весь день прошел как вчера и так же скучно“».
На первой незанумерованной странице дневника рукою Государыни Императрицы написано: «Всея твари Создателю времена и лета по Своей Власти положивый благослови венец лета благости Твоей, Господи, сохраняя в мире Императора и спаси ны». Сверху этой надписи — изображение креста.
На другой внутренней странице также рукою Государыни Императрицы написано: «Дорогому Алексею от Мамы. Царское Село» (Соколов Н. А.
Но самым драматичным был вид предметов, собранных в нескольких милях от Исетского озера, у шахты в урочище «Четыре Брата» на площадке с глинистой почвой — она образовалась, когда шахту разрабатывали и выкидывали из нее глину. Покрытый бороздами грунт, открытая шахта и вода, наполняющая заброшенные выработки — вот что предстало взорам очевидцев. Летним днем вместе с Н. А. Соколовым, Робертом Уилтоном[260] и остальными Гиббс стоял здесь в подпоясанном пальто и матерчатой кепке, думая о том, что тогда происходило на этом месте во мраке, освещенном пламенем погребальных костров.