— Бурмин?
— Ваш давний приятель, я не ошибаюсь?
— Я думал, он…
— Я тоже думал! Лет пять носа нигде не казал. Нигде не появлялся.
— Шесть, — поправил Облаков. — Он был ранен. В прошлую кампанию.
— Но не убит же!.. Его уж и так зазывали, и эдак. Я уж и бросил бы приглашать, да супруга моя: что ты, что ты, неприлично. И вот он — господин Бурмин. Не успел супруге вашей сказать. Все наши дамы в большой ажитации.
— Да, — выпустил дым Облаков, откладывая трубку. И закашлялся.
Это была не радость. Кто ж радуется, встретив призрак. Столкнувшись во плоти с тем, кого привыкла воображать.
Мари было тошно и спокойно, как во сне. И как во сне — что угодно, но только не удивление.
Тошнотворная нормальность происходящего.
В щеках покалывало: отливала кровь. Зала плыла и кренилась, как падающий на последних оборотах волчок. Бал, плечи дам, причёски, бакенбарды, ордена, фраки, веера, клоки музыки, смешки, голоса — всё распалось в пёстрый подвижный сор, без смысла и порядка. Сор, который можно смахнуть одним ударом ресниц. Проснуться.
Он стоял у колонны. Он смотрел на неё.
Её толкнули. В ухо крикнули: «Мазурка!»
Она отшатнулась. Кому-то отдавила ноги. Бессмысленно посмотрела. Вцепилась в веер.
«Я делаю не то. Надо отойти. Сесть с дамами».
Где же он?
Его заслонил высокий генерал. На плечах жирные золотые щупальца. Височки — под императора. Ну иди же, проходи скорей, болван!
Но болван остановился. Что ж? Ну?
Болван наклонился к её руке. Распрямился. Показал в улыбке зубы. Челюсти его смыкались и размыкались — он что-то говорил. Взял её под руку.
Мари очнулась.