— Как — что?

Губернатор чуть не ляпнул: «Что Бонапарт будет здесь». Но вовремя спохватился:

— Урожай похерить.

Облаков с досадой откинулся на спинку кресла:

— Урожай! От всех только одно и слышу: урожай, хозяйство! Вижу, мне вас не понять. А вам — меня.

Старик тронул его за колено, обтянутое форменными рейтузами. Но Облаков сердито стукнул ногой — отодвинул. Сунул трубку в рот, трубка засипела, дым не пошёл. Погасла. Облаков схватил кремень.

— Да я понимаю, — всё же сказал губернатор.

— Когда судьба отечества решается, всякая беда — одна на всех: помещиков, крестьян, армии. Я первый себя не отделяю. С моим состоянием, — принялся часто щёлкать кремнём Облаков. — С моими имениями. Тоже, знаете… хозяйство, — с отвращением выговорил он. — Я мог бы хоть сегодня выйти в отставку. Зажить помещиком. Но когда отечество…

Губернатор глядел на его руки: сердитые, торопливые. «Эх, молодость, — с грустью подумал, — а и хорошо, что прошла». Облаков всё щёлкал вхолостую:

— Когда враг у границ. Помещики должны… Дворянство должно… Да, чёрт же подери… что ж это такое… Когда судьба отечества… крестьяне должны…

Щёлк, щёлк, щёлк.

— …взять вилы. Схватить топоры. Вместе навалиться.

Щёлк, щёлк, щёлк. Высек. Наклонил голову, трубку. Пыхнул.

— Да-да, — поспешно согласился губернатор, — мы все. Ради отечества. Всё правда, дружок. Если только крестьяне не повернутся на нас самих — с вилами.

— Что, простите? — удивлённо показал глаза Облаков.

Губернатор осёкся. Преувеличенно-оживлённо встрепенулся:

— Ох, мы с вами за разговорами всё веселье пропустим! Идёмте. Чуть ведь не забыл! Вы знаете, кто к нам сегодня танцевать пожаловал? Не поверите! Бурмин!

— Не поверю.

Но не успел рассказать об утреннем происшествии. Губернатор торопился удрать подальше от неприятной темы рекрутов и тарахтел, как кофейная мельница:

— Я сам бы не поверил. Но видел, как он прошёл в залу!