Никогда политотдельцев не видели унывающими. В самые трудные дни, как только выпадало свободное время, — а это случалось большей частью вечером или ночью, — мы собирались где-нибудь в саду под яблонькой или в лесу под сосной и пели песни, делились радостями и горем; в те дни радостей было мало, а горе было у всех одно — отход армии.

На прием моего нового батальона времени оставалось мало, и сборы наши проходили в спешке. Вооружение для борьбы с танками было легковато, но раздумывать о лучшем пока не приходилось. Я построил донбассовцев. Политотдельцы приняли от бойцов личные документы. Колонии обратился к ним с короткой напутственной речью. Люди, составлявшие батальон донбассовцев, были как на подбор: секретари райкомов партии и комсомола, председатели советов и профессиональных комитетов, партийные и непартийные товарищи, пожилые, средних лет, юноши — актив Донбасса, его цвет. Выслушав теплые слова члена Военного совета, донбассовцы поклялись костьми лечь, но задачу выполнить.

И вот с батальоном донбассовцев, не отъехав от штаба и десяти километров, я опять вступил в бой.

Это было 14 августа 1941 года, в час дня. Уже в Замостье мы столкнулись с двумя немецкими бронемашинами; одною из них нам удалось овладеть. Первая удача нас воодушевила. Из Пыхани с хода мы выбили группу немецких мотоциклистов, и я выслал вперед разведку.

Затем мы со Смолькиным задержались в Пыхани. Отсюда хорошо было видно Семеновку и слышен был идущий в ней бой. По шоссе из Особина на Семеновку двигалось много машин. «Значит, — предположил я, — противник уже занял Особин и нам еле-еле успеть в Семеновку».

Вернулась разведка и доложила, что на окраину Семеновки ворвалось до десяти танков и до роты вражеской мотопехоты; их сдерживает противотанковая артиллерия, которой командует майор Воропаев.

Мы двинулись на соединение с артиллеристами. Майор Воропаев встретил нас с трогательной радостью. Уже около двух суток его артиллерийский полк вел бой с наседавшими танками и мотопехотой врага. Батарея противотанковых пушек и батарея полковой артиллерии были сведены в одну группу, водители тракторов «комсомолец» несли обязанности охранения.

Обрисовав мне обстановку, Воропаев закончил словами, что нужно во что бы то ни стало остановить пехоту противника, а с танками он может справиться сам. Я подал команду, и две роты пошли на сближение с врагом: первая рота прямо в лоб, вторая в обход по улице, которая приводила на небольшую высотку, находившуюся на фланге у противника. Воспользоваться этой высоткой противник, вероятно, не спешил, зная, что войск у нас здесь нет. Как часто случалось с немцами, они просчитались и в этом случае: советские войска неожиданно для них появились, и через полчаса разгорелся жаркий бой.

Своим огнем фашисты зажгли несколько хат. Они горели, выбрасывая густые клубы дыма. Легкий ветерок дул в нашу сторону. Образовалась дымовая завеса, которая очень нам помогла. Наши группы незаметно обошли противника с флангов, и его пехота оказалась в явно невыгодном положении. Прикрываясь дымом, Воропаев выдвинул вперед пушки.

После упорного боя мы выбили немцев из Семеновки. Они откатились, оставив на поле боя четыре танка и несколько десятков убитых солдат и офицеров. Не останавливаясь, мы начали преследовать врага и заняли выгодные высотки северо-западнее Семеновки. Немцы пытались возобновить танковую атаку, но воропаевцы сравнительно легко остановили их натиск.

В 16.30 бой затих. Стали поступать раненые. Подошел молодой парень. На вид ему нельзя было дать больше двадцати двух — двадцати трех лет. Его красивые голубые глаза с длинными ресницами блестели, он был чем-то чрезвычайно возбужден и, видимо, хотел поделиться своими чувствами.

— Садись, шахтер, — сказал я.

Парень сел подле меня на выжженную траву и охнул. Только теперь я заметил, что кисть правой руки у него завернута в окровавленные тряпки.

— Ты ранен?

— Немножко, — ответил он.

Оказывается, пуля раздробила приклад его винтовки и вонзилась в руку. По всей вероятности, пуля и сейчас сидела в руке.

— Строчит откуда-то сверху. Я за угол, смотрю — крыша в одном месте вроде как бы дышит: солома то поднимается, то опустится. Один наш хотел было перебежать, а из-под соломы: та-та-та!.. Он — брык, — с увлечением рассказывал молодой шахтер о своем боевом крещении.

— Убил? — спросил кто-то.

— Нет, напугал очень. Мы начали в пулеметчика сыпать. Немец ствол убрал, а потом спрыгнул на землю да деру! Я за ним. Немец через плетень, зацепился, упал. Ну, я три патрона в упор в него и выпустил. Пока возился, откуда ни возьмись — танк. Я через огород да за другую хату, а там тоже танк… Не помню, как в канаве очутился. Командир роты кричит: «Что лежишь, сукин сын?..»

— Значит, не растерялся, — сказал боец с ржаными усами, по фамилии Поддубный, и голос у него был такой спокойный, точно рассуждал о давно прошедших делах, в которых он сам не принимал участия.