Метрах в пятистах возле опушки мы развернулись и приняли боевой порядок. Линия обороны была подготовлена заранее. Справа впереди нашей линии обороны проходил большой противотанковый ров. Одним концом он упирался в лощину, находившуюся перед нами. Окопы были вырыты превосходно — полного профиля, с хорошо оборудованными бойницами и пулеметными гнездами, брустверы их были обложены дерном, на флангах предусмотрительно возведены прикрытия. Окопы моего отделения были хорошо замаскированы и связаны ходами сообщения. Вскоре наши разведчики встретились с противником, и где-то впереди завязалась перестрелка. Ясно представить себе позиции врага я не мог, как ни старался. С тревогой всматривался я в лощину, над которой еще висели серые полосы утреннего тумана. На холме за лощиной начиналось большое поле поспевшей ржи.

В пять утра, точно возвещая восход солнца, высоко над головой провыла первая мина. Она разорвалась позади, далеко в лесу. Еще не заглохло эхо первого разрыва, как пролетела вторая мина, потом еще и еще. Разрывы приближались. На наши окопы посыпался град мин. Под такой обстрел я еще никогда не попадал, и мне казалось, что каждая мина летит прямо в меня. Страшнее всего — это разрыв в воздухе, когда мина ударяется о ствол дерева и посылает во все стороны осколки. Каждый раз, когда происходил такой разрыв, я вздрагивал и чувствовал желание с головой врасти в землю. Только теперь в полной мере оценил я качество наших окопов и от всей души благодарил тех неизвестных товарищей, которые трудились здесь над их сооружением. Хорошо отрытые окопы не только спасли нам жизнь, но и обеспечили в этот день успех…

Через некоторое время раздался стон, и кто-то крикнул:

— Санитара сюда! Полковник тяжело ранен!

Я встревожился: неужели мы потеряли командира роты? Немедленно я послал с санитарной сумкой капитана. Раненым оказался не полковник — командир роты, а полковник — рядовой.

Затем минометы немцев умолкли. Установилась абсолютная тишина. В собственных ушах лишь продолжало шуметь. Я услышал команду:

— Внимание!

Из-за холма показались два танка. В тот же миг их встретила наша артиллерия. Танки отступили. На участке соседней роты справа раздалась вдруг короткая и, как мне показалось, робкая пулеметная очередь. Я поглядел в поле и увидел, что из высокой ржи в лощину, по совершенно открытой местности движутся цепи вражеских солдат. Их было человек сто пятьдесят — двести. Шли они во весь рост, с автоматами у животов и винтовками наперевес, точно на параде. Вздрогнув, я выхватил из кобуры пистолет и, прицелившись, смотрел на немцев, как зачарованный. Впервые я видел врага, да еще на таком близком расстоянии.

— Как идут, чорт возьми! — сказал мой пулеметчик, в чине майора, оценивая врага с чисто профессиональным интересом.

— Наверное, пьяные, — ответил я.

— Почему же наши молчат? — спросил майор и завозился у пулемета. — Разрешите я их…

Я не разрешил открывать огня, понимая, что раз я вижу немцев, то видит их и полковник. Все же я написал донесение командиру и продолжал ждать. Вот уже враг в ста метрах. Наступали они на мой участок.

Сколько выдержки надо было, чтобы удержаться о г команды: «Огонь»!

А немцы уже спустились в лощину, выступ которой почти вплотную примыкал к окопам соседней роты…

И тут лес точно вздохнул полной грудью. Соседняя рота открыла ураганный огонь. Цепь дрогнула, заколыхалась, и в нескольких местах ее появились разрывы, — звенья цепи выпадали одно за другим. На ногах оставались лишь разрозненные группы противника. В нерешительности они бросались то назад, то вперед, крича и расшвыривая гранаты, наконец и они залегли.

— Угомонились, — проговорил знакомый мне внушительный бас.

Я оглянулся. Позади стоял Шефер. Когда он пришел, я не заметил и очень встревожился за его безопасность.

— Что вы тут делаете? — спросил я.

— Наблюдаю, как воюют наши новобранцы.

Игривый тон Шефера развеселил и меня и моего пулеметчика.