Неприметная дверь в стене распахнулась сама собой, и я окунулся в полумрак другого кабинета, очень-очень большого. Приветственно колыхнулись тяжелые бордовые шторы, лукаво улыбнулся со стены огромный портрет товарища Сталина, и я услышал глуховатый голос с акцентом: «Попытка не пытка, ведь правда, товарищ Берия?»

А вот хозяин кабинета встретил меня без улыбки.

Его лицо знал не только я, но и весь мир, и звали его по-разному, кто «безумным дедом», хотя выглядел он на диво моложаво, кто «кровавым тираном», а большинство просто по имени-отчеству, Борисом Борисовичем. От звуков его фамилии нервные британские телеведущие падали в обморок, у отдельных либеральных политиков случалась истерика, и половина мира поклонялась ему словно злому богу, винила во всех неприятностях, от плохой погоды до кашля у любимой собачки.

И вот я стоял перед ним, словно маленький беззащитный зверек перед огромным удавом.

— Добрый день, Лев Николаевич, — сказал президент. — Присаживайтесь, будьте добры. Оставьте нас.

Последняя фраза предназначалась Землянскому и «молодцам из ларца».

Мы остались в кабинете вдвоем, и я мгновенно вспотел — от волнения и страха. Захотелось спрятаться под стол, чтобы только ускользнуть от этого изучающего взгляда, спокойного и невероятно уверенного.

Этот человек знал себе цену, и безумия в нем было не больше, чем жалости в голодном аллигаторе.

— Вы наверняка догадываетесь, что пригласили мы вас не просто так, — проговорил Борис Борисович, и в глазах его мелькнула насмешка.

Я вспотел повторно — о да, этот мог знать, что за ненаписанный роман хранится у меня на ноуте, над чем я страдаю по вечерам, терзая клавиатуру, мозг и томик Библии. «Голем Вавилонский». Эту задумку я вынашивал два года, и месяц назад наконец взялся за написание, чтобы укрыть под аллюзиями на времена пророка Даниила описание нашей ужасной современности, отвратительной реальности, в которой мы вынуждены обитать.

Как взялся, так и наполнился мозг мой цитатами из пророческих книг.

— Э… ну… да, — выдавил я.

Свободный творец во мне поднял лапки, «тварь дрожащая» окончательно взяла верх.

— Вы нужны нам как профессионал, как писатель, — сказал президент.

Что?

Нужны? Как профессионал? Нам?

Я ощутил, как от удивления приподнимается крышка моего черепа и бьют из-под нее струи пара, унося бешеное напряжение, в котором я провел последний час, рассеивают страх и неуверенность.

— Ведь вы писатель? — уточнил Борис Борисович. — Финалист «Громадной книги». Лауреат «Национальной бессмыслицы», трехкратный обладатель Гран-при премии «Опять 35», двукратный победитель конкурса «Расчеши язвы общества пером прозаика». Всё верно?

Титулы и звания, которыми я, восходящая звезда русской литературы, так гордился, прозвучали из его уст несколько странно, будто не имели вообще никакой ценности, были цветастыми фантиками, поддельными порочными побрякушками…

— Верно, — кивнул я.