Глава 19

Как бы я не старалась избежать неприятного разговора, он случился – отец поймал меня почти на выходе.

Как говорят, я была уже «одной ногой в ботинке», когда он вошёл в дом со свежей утренней газетой в руках. Гладко выбрит и по-спортивному подтянутый, в безукоризненно отглаженной белой рубашке и трикотажном жилете – ему не хватало только серебряных карманных часов на цепочке, чтобы довершить собирательный образ чопорного англичанина.

Господи, и когда он только успел им стать!

Если бы не кофе, которому он до сих пор отдавал предпочтение, то я бы рискнула поспорить, и передо мной совершенно другой человек; вовсе не тот коренной шотландец с мозолистыми руками, лёгкой трехдневной щетиной и широкой добродушной улыбкой, которого я знала.

Он замялся, но всё же посмотрел мне в глаза:

– Катерина, дочка, выслушай меня. Только так ты сможешь всё понять. Твоя мама, я так любил ее…

Он нервно провел рукой по волосам и продолжил не сразу.

Одна.

Две.

Три секунды прошли.

– Мы поженились, потом родилась ты. Я могу без малейшего колебания сказать, что это было счастливейшее время в нашей жизни. Она смеялась, и я улыбался вместе с ней. Я был настолько влюблён, доволен и окрылён, что не сразу заметил, что всё чаще улыбаюсь я один. Я попытался поговорить об этом, но она лишь пожимала плечами и отмахивалась, как будто её единственной целью было держать меня в неведении.

Он сильно волновался, речь его была сбивчива, но смысл, словно ржавыми гвоздями, дырявил моё сознание:

– Я чувствовал приближение чего-то страшного, как ждут цунами после землетрясения на острове.

Паузы становились тягостней и дольше:

– Её кожа заметно потускнела, исчез румянец, глаза перестали сиять. Всё чаще я ловил в молчаливом взгляде просьбу оставить её в покое. Она больше не целовала меня по утрам и на прощанье. Я гнал от себя тревожную мысль о том, что она могла меня разлюбить. До банального просто! «Любовь длится три года», – навязчиво кружилось у меня в голове, и я пытался просто переждать этот кризис отношений. Казалось, что ей без меня лучше. Хотя я чувствовал, что она страдает! Но не понимал… А она молчала, скрывая от меня начало болезни.

Его голос дрожал, меняя тональность, порой переходя на нервный хрип:

– Я долго не знал, где скрывался тот враг, который уничтожал нашу счастливую жизнь. И, как оказалось, она и сама долго не признавалась себе в существовании этого врага. Ты была ещё маленькая, когда после первой химиотерапии началась долгая многолетняя ремиссия.

Он замолчал, глубоко вздохнул и выпалил:

– А потом опять наступил рецидив. И она снова промолчала! Ей оказалось проще выставить меня вон из своей и твоей жизни, чем признаться в этом. Я был вынужден уйти тогда и отчасти принял такое решение от безвыходности. Она игнорировала мои звонки и голосовые, не желала видеть меня рядом с вами и принимать от меня какую-либо помощь. Изо дня в день я долбился в закрытую дверь. Буквально.