Книги
На музыке. Наука о человеческой одержимости звуком
Еще один аргумент в поддержку музыки как проявления адаптации мы можем взять из исследований других видов. Если мы сумеем продемонстрировать, что животные используют музыку для тех же целей, то это сильный довод. Однако особенно важно не подходить к их поведению с человеческой меркой, интерпретируя его только с нашей собственной культурной точки зрения. То, что для нас звучит как музыка, как песня, может выполнять у животных какую-то совершенно иную функцию. Когда мы видим, как пес валяется в только что скошенной летней траве с ухмылкой на морде, мы думаем: «Должно быть, Спайк сейчас счастлив». Мы интерпретируем его поведение в терминах того, что знаем о собственном виде, и не задумываемся о том, что для Спайка и его вида это действие может означать нечто совсем другое. Дети валяются, кувыркаются и играют в траве, когда они счастливы и довольны. А псы делают так, потому что у нее резкий запах, — и куда лучше, если это запах не травы, а умершего животного, — они напитывают им свою шерсть, чтобы другие собаки считали их опытными охотниками. Птичье пение, которое мы воспринимаем как проявление радости, совершенно не обязательно значит то же самое для птицы-слушателя.
Следует отметить, что из всех криков всех видов животных птичье пение занимает в нашем представлении особое место: оно увлекает нас, вызывая ощущение благоговения. Кто из нас не сидел в саду весенним утром, слушая трели пичуги, и не находил в ее пении притягательную красоту, мелодию, структуру? Среди тех, кто наслаждался пением птиц, были Аристотель и Моцарт. Они считали его столь же музыкальным, как человеческие произведения. Почему же мы пишем и исполняем музыку? Отличаются ли наши мотивы от мотивов животных?
Птицы, киты, гиббоны, лягушки и другие виды вокализируют для различных целей. У шимпанзе и луговых собачек есть сигналы тревоги, которыми они предупреждают собратьев об опасности, и эти сигналы отличаются для разных хищников. С помощью одной вокализации шимпанзе сообщают друг другу о приближении орла (и собратья понимают, что нужно укрыться под деревьями), а с помощью другой — о приближении змеи (и это значит, что нужно забраться на дерево). Самцы птиц голосом заявляют о своих правах на территорию. Зарянки и вороны особым звуком предупреждают друг друга о приближении хищников, например собак или кошек.
Другие вокализации животных более явно связаны с ухаживанием. У певчих птиц поет, как правило, самец, и у некоторых видов вероятность привлечь партнера напрямую зависит от широты репертуара. Для самки певчей птицы размер имеет значение: богатый репертуар указывает на интеллект самца и, как следствие, на источник потенциально хороших генов. Это продемонстрировало исследование, в котором различные птичьи песни воспроизводили через колонки. Когда самки птиц слышали богатый репертуар, у них быстрее начиналась овуляция, чем когда он был небольшим. Некоторые самцы певчих птиц исполняют брачную песню до тех пор, пока не упадут замертво от истощения. Лингвисты указывают на генеративную природу музыки, на нашу способность создавать бесконечное количество новых песен из различных составляющих. Но это не исключительная человеческая черта. Несколько видов птиц слагают песни из простых звуков, создавая новые мелодии и их вариации, и самец, исполняющий самые сложные песни, обычно наиболее успешен в поиске самки. Таким образом, функция музыки в половом отборе имеет аналоги у других видов.
Мы можем уверенно говорить об эволюционном происхождении музыки потому, что музыкальностью обладают все люди (а значит, она удовлетворяет биологическому критерию распространенности у вида); музыка существует достаточно долго (и это опровергает представление о том, что она всего лишь «слуховой чизкейк»); музыка задействует специализированные структуры мозга, включая особые системы памяти, которые могут функционировать даже тогда, когда отказывают другие области (если физическая система в мозге развивается у всех людей, мы предполагаем, что у нее есть эволюционная основа); наконец, у других видов тоже есть аналоги музыки. Ритмические последовательности оптимально возбуждают рекуррентные сети нейронов в мозге млекопитающих, включая петли обратной связи между моторной корой, мозжечком и лобными областями. Системы нот, смена высоты звука и аккорды опираются на определенные качества слуховой системы, которые сами по себе являются порождениями физического мира и связаны с природными свойствами колеблющихся объектов. Наша слуховая система развивается таким образом, чтобы определять отношения между гаммами и обертоновыми рядами. Новое в музыке привлекает наше внимание и помогает развеять скуку, стимулируя запоминание.
Революцию в теории естественного отбора Дарвина произвело открытие гена, а точнее, открытие структуры ДНК Уотсоном и Криком. Возможно, мы прямо сейчас наблюдаем новую революцию в том аспекте эволюции, который зависит от социального поведения, от культуры.
Одной из наиболее цитируемых научных работ в нейробиологии за последние 20 лет, несомненно, стало открытие зеркальных нейронов в мозге приматов. Джакомо Риццолатти, Леонардо Фогасси и Витторио Галлезе изучали механизмы, отвечающие у обезьян за способность дотягиваться до предметов и хватать их. Ученые считывали информацию с одного нейрона в мозгу обезьяны, когда та тянулась за кусочками пищи. В какой-то момент Фогасси сам потянулся за бананом, и нейрон обезьяны — тот самый, который был связан с движением, — активировался. «Как такое могло произойти, если обезьяна не двигалась? — вспоминает Риццолатти свои размышления. — Сначала мы подумали, что это ошибка в измерениях или сбой оборудования, но мы всё перепроверили, и реакция повторилась, когда мы провели еще один опыт». Спустя десять лет работы над этим вопросом было установлено, что у приматов, у некоторых птиц и у людей есть зеркальные нейроны, активирующиеся как при совершении действия, так и при наблюдении за кем-то другим, выполняющим то же действие. В 2006 году Валерия Газзола из Гронингенского университета в Нидерландах обнаружила зеркальные нейроны в области моторной коры головного мозга человека, отвечающей за движения рта, которые срабатывали, когда люди просто
Назначение зеркальных нейронов, по-видимому, состоит в том, чтобы подготовить организм к движениям, которых он раньше не совершал. Мы обнаружили зеркальные нейроны в зоне Брока — той части мозга, которая непосредственно участвует в речи и обучении речи. Зеркальные нейроны объясняют давнюю загадку того, как младенцам удается подражать родителям, когда те строят им рожицы. Так же может объясняться и то, почему музыкальный ритм движет нами эмоционально и физически. У нас пока нет убедительных доказательств, но некоторые нейробиологи предполагают, что, когда мы видим или слышим выступление музыкантов, у нас срабатывают зеркальные нейроны, поскольку наш мозг пытается выяснить, как создаются эти звуки, и готовится подражать им, задействуя сигнальную систему. Многие исполнители могут воспроизвести музыкальную партию на своем инструменте, прослушав ее всего один раз. Вероятно, и в этой способности задействованы зеркальные нейроны.
Гены передают от человека к человеку и от поколения к поколению белковые рецепты. Возможно, зеркальные нейроны, теперь уже вместе с нотными записями, компакт-дисками и айподами, окажутся важнейшими посланниками музыки, передающими ее между поколениями и способствующими тому особому виду эволюции — культурной эволюции, посредством которой развиваются наши убеждения, пристрастия и искусство.
Для многих видов животных, ведущих одиночный образ жизни, умение создавать ритуалы из определенных аспектов ухаживания имеет смысл, потому что потенциальная пара может встретиться всего на несколько минут. Однако зачем нам демонстрировать свою приспособленность настолько стилизованными и символическими средствами, как танцы и пение? Люди существуют в обществе, у нас есть возможность наблюдать друг за другом в различных ситуациях довольно долго. Разве нам нужна музыка, чтобы показать приспособленность? Приматы очень общительны, они образуют группы и формируют сложные продолжительные отношения, включающие социальные стратегии. Ухаживание у первобытных людей, вероятно, было весьма длительным. Музыка, и особенно запоминающаяся музыка, проникала в сознание потенциальной партнерши, заставляя ее думать об ухажере, даже когда он уходил на долгую охоту, и располагала ее к нему, когда он возвращался. Благодаря многочисленным «крючкам» в хорошей песне — ритму, мелодии, контуру — музыка словно застревает у нас в голове. Именно по этой причине многие древние мифы, эпосы и даже Ветхий Завет были положены на музыку: она помогала передавать устную традицию из поколения в поколение. Да, как инструмент активизации определенных мыслей музыка уступает языку. Но как инструмент для пробуждения чувств и эмоций она выигрывает. Сочетание того и другого — и это идеально иллюстрируют песни о любви — лучшее проявление ухаживания, какое только можно себе представить.
Приложение А. Как музыка действует на мозг
Области, участвующие в обработке музыки, распределены по всему мозгу. Рисунки на следующих двух страницах иллюстрируют основные вычислительные центры, отвечающие за музыкальность. Первая иллюстрация показывает мозг со стороны (передняя часть находится слева). На второй иллюстрации — внутренняя часть мозга (с той же точки зрения). Эти рисунки основаны на иллюстрациях Марка Трамо, опубликованных в журнале
Приложение Б. Аккорды и гармония
В тональности до мажор можно построить только аккорды, состоящие из нот гаммы до мажор. Некоторые из них будут мажорными, а другие — минорными из-за неравных интервалов между нотами гаммы. Чтобы построить обычный аккорд из трех нот — трезвучие, мы начинаем с любой ноты из гаммы до мажор, идущую сразу за ней ноту пропускаем, следующую берем, затем снова одну пропускаем, а следующую берем. Таким образом, первый аккорд в гамме до мажор будет состоять из нот до, ми и соль, и поскольку первый интервал в нем, до — ми, — большая терция, мы говорим, что это мажорный аккорд (если точнее, то он называется до мажор). Следующий аккорд, который мы строим подобным образом, состоит из нот ре, фа и ля. Так как между ре и фа малая терция, аккорд называется ре минор. Помните, что у мажорных и минорных аккордов звучание сильно отличается. Несмотря на то что большинство немузыкантов не способны назвать аккорд, который слышат, или сразу определить, мажорный он или минорный, при повторном прослушивании двух аккордов подряд они могут их различить. Мозг, безусловно, видит между ними разницу: ряд исследований показал, что немузыканты испытывают различные физиологические реакции на мажорные и минорные аккорды, а также на мажорные и минорные гаммы.
Если последовательно рассмотреть все стандартные трезвучия в мажорной гамме, построенные описанным мной способом, то мы получим три мажорных аккорда (на первой, четвертой и пятой ступенях гаммы), три минорных (на второй, третьей и шестой ступенях) и один уменьшенный (на седьмой ступени), в котором оба интервала — малые терции. Мы говорим, что находимся в тональности до мажор, несмотря на то что в ней три минорных аккорда, потому что основной аккорд здесь (то есть тот, в который стремится музыка, в котором она возвращается «домой») — до мажор.
Как правило, композиторы используют аккорды для создания определенного настроения. Способ их соединения называется гармонией. Другое, возможно, более известное значение слова «гармония» указывает на то, что два и более музыкантов (или вокалистов) играют вместе, причем не одни и те же ноты, а одну и ту же концептуальную идею. Некоторые последовательности аккордов используются чаще, чем другие, и могут стать типичными для какого-то жанра. Например, блюз определяет особая последовательность аккордов: основной аккорд на первой ступени гаммы (мажорный аккорд первой ступени), затем мажорный аккорд четвертой ступени, снова мажорный аккорд первой ступени, мажорный пятой, дальше иногда следует переход в мажорный аккорд четвертой ступени, и в конце музыка возвращается в мажорный аккорд первой ступени. Это стандартная блюзовая последовательность, которую можно услышать в таких песнях, как «Crossroads» («Перекресток») Роберта Джонсона, позднее перепетый группой Cream, «Sweet Sixteen» («Сладкие шестнадцать») Би Би Кинга и «I Hear You Knockin» («Слышу твой стук») Смайли Льюиса, Биг Джо Тёрнера, Скримин Джей Хокинса и Дэйва Эдмундса. Блюзовая последовательность аккордов — либо в точности, либо с некоторыми вариациями — служит основой рок-н-ролла и встречается в тысячах песен, включая «Tutti Frutti» («Тутти-фрутти») Литл Ричарда, «Rock and Roll Music» («Музыка рок-н-ролла») Чака Берри, «Kansas City» («Канзас-Сити») Уилберта Харрисона, «Rock and Roll» («Рок-н-ролл») группы Led Zeppelin, «Jet Airliner» («Авиалайнер») Steve Miller Band, удивительно напоминающую упоминавшуюся выше песню «Crossroads», а также «Get Back» («Вернись») группы The Beatles. Джазовые артисты вроде Майлза Дэвиса и исполнители прогрессивного рока типа Steely Dan написали десятки песен на основе описанной последовательности, творчески заменяя три стандартных аккорда экзотическими. Но это по-прежнему блюзовые прогрессии, хоть и одетые в более причудливые аккорды.
Музыка жанра бибоп сильно опиралась на определенную прогрессию, первоначально написанную Джорджем Гершвином для песни «I’ve Got Rhythm» («У меня есть ритм»). В тональности до мажор основные аккорды такие:
до мажор — ля минор — ре минор — септаккорд соль мажор (G7) — до мажор — ля минор — ре минор — септаккорд соль мажор (G7);
до мажор — септаккорд до мажор (C7) — фа мажор — фа минор — до мажор — септаккорд соль мажор (G7) — до мажор;
до мажор — ля минор — ре минор — септаккорд соль мажор (G7) — до мажор — ля минор — ре минор — септаккорд соль мажор (G7);