Монах улыбнулся.

– Да, вы так Россию увидите, настоящую, и даже очень прежнюю, древнюю…

В каюте было тепло, как-то обсижено, обжито и обмолено, пахло монашески-сладковатым. Очень казалось все живым и простым, человечным и обожествленным. В сущности, на таком судне, под парусами, с этими спокойными и закаленными, но с оттенком грусти, людьми и плыть бы на Афон… Но они должны распродать еще в Салониках свой лес и оливковое масло, лишь тогда тронутся домой.

Попрощавшись, я вновь сошел на берег, теперь внимательнее и подробней рассмотрел шхуну. Темно-коричневая, вся точно пропитанная смолой, хорошо оснащенная, облик прочный и основательный. Приятно видеть, как резко она выделяется из ряда других, и еще приятнее, уже просто волнительно прочесть на корме: «Русскаго св. Пантелеймона монастыря» (полукругом), внутри: – «Св. Николай».

Мы выходили из Салоник, в направлении Афона, вечером. Хмурая заря как-то невесело гасла. Потянулся пестрый, уже слегка знакомый полукруг города, пристани, магазинов, отелей. Окрестные холмы и горы опять курились. Огни зажигались кое-где по склонам. С рыже-зеленеющей равнины на востоке потянуло пустыней, до человеческой древностью и одиночеством. Олимпа не видно уже было сзади.

Внимательно вглядываясь можно было рассмотреть у берега силуэт «Св. Николая». Моряки в камилавках зажгли уже на мачте его огонь, напоминавший лампаду. Весь он стоял, как и тогда, стройно и прочно, темный, верный, надежный. Может быть в той каюте, перед образами, они вычитывают сейчас вечерню или повечерие. Мы покидаем Салоники. Уйдем в надвигающуюся с суровых склонов Фракии ночь, зажжем свои огни, и наш греческий капитан будет вести свою «Керкиру» по законам морской науки.

Афонские же мореходы тоже двинутся скоро домой, выждав погоду. Их странствие будет иное. Им плыть чуть не неделю. О, не легко плыть! Может быть, рыжий монах станет у руля, другие у парусов, свертывая их при опасении бури, вновь ставя, возясь с веревками, моя палубу, варя пищу… Днем будут идти вдоль берега, попадать под дожди, мокнуть от брызг, ночью идти по звездам, чередуясь на вахте.

Нелегкий путь. Но в каюте затеплятся у образов свечи, жизнь теплая, человечная. С путниками Святитель. Он пошлет им попутного ветра. Отведет корабль от скал и рифов, не даст сесть на мель. И в ночном море скромной звездой будет сиять огонь на мачте «Св. Николая».

Письма Б. К. Зайцева жене Вере Алексеевне и дочери Наталии из Греции в Париж

1

10 ч.[асов] 40 м.[инут] веч.[ера]

Дорогие, съел кусок ветчины, пью пиво. Номер мне оставили – в 30 фр. – дороговато, но другим всем отказывали. Ехал хорошо, обычно. Но уж очень теперь обычен этот путь! Настроение ровное, тоски нет, но все же грустно. Все время с Вами. Сейчас Наташенька, наверное, спать уже легла, а братец читает «Слово»[198]… впрочем, виноват, Вы нынче на Родольфо[199]. Вот и ошибся. Все равно, эта же картина произойдет через час.

Сейчас пойду, узнаю точно, когда завтра уходит пароход. С утра пойду куплю кое-какие мелочи, особенно же каскетку, это необходимо. Здесь, между прочим, вовсе не так уж тепло, т. ч. плед на море, наверно, пригодится.

Пойду лягу, еще раз мысленно Вас обниму и перекрещу. Господь храни Вас, ангелы мои.

Ваш Папа.

P. S. Да, узнал: завтра около трех!

Б. К. Зайцев и В. А. Зайцева в окне своей квартиры на 11, rue Claude Lorraine. 1928 (?) г.

2

4 мая

1927