– Что случилось потом? – спрашиваю я Джонни. Мы все еще лежим на полу Каддлдауна, на улице раннее утро. Лето-номер-семнадцать.

– Ты не помнишь?

– Нет.

– Все стали покидать остров. Кэрри отвезла Уилла в отель в Эдгартауне и попросила меня с Гатом последовать за ней, как только мы соберем вещи. Прислуга уехала в восемь. Твоя мама поехала к подруге в Винъярд…

– К Элис?

– Да, Элис тогда приехала и забрала ее, но ты не хотела уезжать. В конце концов, ей пришлось уехать без тебя. Дедушка отправился на материк. А затем мы решили устроить пожар.

– Мы спланировали его?

– Да. Убедили Бесс взять большую лодку и свозить малышню в кино в Винъярд.

Пока Джонни говорит, у меня начинают просыпаться воспоминания. Я сама вспоминаю детали, о которых он умалчивает.

– Когда все уехали, мы выпили вино, которое они оставили открытым в холодильнике, – продолжает парень. – Четыре бутылки. Гат был так зол…

– Он был прав.

Джонни отворачивается и снова говорит в пол:

– Потому что он больше не мог вернуться. Если бы мама вышла за Эда, их бы исключили из семьи. А если бы она его бросила, Гат тоже больше не имел бы с нами никакой связи.

– Клермонт был символом, из-за чего все пошло наперекосяк. – Это голос Миррен. Она так тихо зашла, что мы не услышали. Теперь она лежит на полу рядом с Джонни, держа его за руку.

– Цитадель патриархата, – говорит Гат. Как он зашел, я тоже не слышала. Он ложится рядом со мной.

– Ты такой придурок, – говорит Джонни без злобы в голосе. – Всегда говоришь «патриархат».

– Не только говорю, но и имею в виду.

– Вставляешь его при каждой возможности. Патриархат на тостах. Патриархат у меня в штанах. Патриархат с лимонным соком.

– Клермонт был цитаделью патриархата, – повторяет Гат. – И да, мы были пьяны до одури, да, мы думали, что они разрушат семью, и я не смогу больше вернуться на остров. Решили, что если дома не будет, вместе со всеми документами и предметами, за которые они боролись, то исчезнет и его власть.

– Мы могли снова стать семьей, – говорит Миррен.