3. В ДОМЕ ШИЛЛЕРА

Взгляды М. Джалиля на мир и его судьбы, на взаимоотношения народов претерпели с началом войны, на фронте, в лагерях и тюрьмах значительную трансформацию. Открытость поэта революционной борьбе юных лет порождена ожиданием мировой революции, максимализм двадцатых — желанием приблизить социальную однородность людей как примету их единения. Глубоко искренние, но не лишённые умозрительности, эти представления в огне отечественной обретают плоть и кровь. Поэтическим сердцем, а не логикой мыслителя, интуицией, а не размышлением — постигает их М. Джалиль. В нём зреет понимание общечеловеческого, общеисторического смысла борьбы своей и товарищей своих.

Муса Джалиль, брошенный в горнило массовых убийств, узнавший тоталитаризм и в его военном и в цинично-бюрократическом государственном облике, понял уроки и смысл войны против фашизма, историческое её значение. Фашизм предстал не просто политическим противником, не просто выявлением сути государства-агрессора. Он увиделся М. Джалилю угрозой уничтожения, нависшей над миром, над бытием.

Смерть, трактовавшаяся им как препятствие на пути освобождения родины, как помеха, воспринимается иначе; это попытка остановить историю человека. Гитлеровская военно-бюрократическая машина представляется М. Джалилю при всей её мощи, организованности, всесилии, всемогуществе исторически обречённой, комплекс фашистских моральных норм — патологическим. Люди, борясь с гитлеризмом, по существу, борются с самой смертью в её историческом понимании: фашизм посягал на прогресс человека и человечества.

В стихотворении «Тюремный страж» Джалиль говорит о фашисте, что это — «подручный смерти, варварства наймит». Это страшный образ:

Говоря об этом палаче, Джалиль заставляет нас вспомнить древнюю легенду об орле, клевавшем печень Прометея:

Гитлеризм пытался повернуть тысячелетнюю историю рода человеческого вспять: движение к свободе, к вековечным идеалам равенства, справедливости, заменить путём к дикости, деспотизму, варварству. Возвысить расизм, шовинизм, национализм, поделить мир на избранные народы — владыки и рабы, народы, подлежащие уничтожению. Человек приравнивался к хищнику, разум должен был уступить место инстинктам. Фашизм взорвался в XX столетии грозным предупреждением — человечество должно быть бдительным перед лицом тёмных социальных сил.

В фашистской солдатской памятке говорилось: «Уничтожь в себе жалость и сострадание — убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, — убивай, этим ты спасёшь себя от гибели, обеспечишь будущее своей семьи и прославишься навеки» ¹. Жестокость возводилась в закон, становилась нормой. Так воспитывалась немецкая армия Гитлера, сеявшая смерть и ужас.

Мир содрогнулся, когда раскрылась структура фашистской Германии — утверждавшийся новый порядок естественно включавший социальное растление каждого немца награбленным, национальное развращение пренебрежением к иным народам. Структура военно-бюрократического государства устанавливала ранги и иерархии. Нижняя ступень была общей — лагеря смерти.

Джалиль рисует фашистов лишёнными человеческих свойств, превосходящими в своей жестокости даже хищных зверей.

Стая хищников рыщет по полю боя. После сражения остались убитые, раненые. Так начинается стихотворение «Волки».

И вдруг матёрый вожак стаи замирает: его остановил стон, он почуял слабое дыхание раненого.

А потом произошло невероятное:

Летописная манера изложения подчёркивает мрачность происходящего. Писатель не говорит — «враги», он называет их «люди». Он не утверждает, что это был советский боец, просто «раненый». Поэт как бы смотрит на всё из глубины грядущих веков, поражаясь тому, насколько низко могут пасть люди:

Свой солдат для фашизма — орудие бессмысленного садистского убийства. Фашисты, гитлеровские солдаты чужды всему живому, они вне природы, вне общества, вне земного.

Гигантский образ природы — прародительницы всего живого, жизни на земле — обрисован в стихотворении «Варварство», где рассказывается о жестокости врага, убивающего детей вместе с матерями.

Картина этого убийства, которую мы знаем по описаниям многих свидетелей гитлеровских злодейств, потрясает поэта.

Мать прижимает ребёнка к своей груди, чтобы его поразили первые же пули, чтобы не закопали его живым.

И тут: