Обе стороны наняли лучших атторнеев и юрисконсультов, и я, таким образом, смог изучать их работу. Мне доверили подготовить дело истца для атторнея и отобрать факты, свидетельствующие в пользу клиента. Я учился, наблюдая, что́ поверенный принимает, а что отвергает из проделанной мною работы. Я также смог узнать, насколько полезными для юрисконсульта оказываются эти материалы. С самого начала я понял, что подготовка к процессу даст мне возможность оценить свои способности проникать в суть дела и выстраивать доказатель-ства.
Работа показалась мне очень интересной. Я полностью погрузился в нее, прочитал все коммерческие документы, относящиеся к делу. Работу облегчало то, что моим клиентом был действительно очень умный человек, полностью мне доверявший. Я успел основательно изучить бухгалтерию. Мои способности переводчика тоже постепенно совершенствовались, ведь мне приходилось переводить всю корреспонденцию, бо́льшая часть которой велась на гуджарати.
Хотя, как я уже упоминал, меня очень волновали религиозные и общественные вопросы, которым я прежде уделял часть своего времени, теперь они отошли на второй план. На первом оказалась подготовка к процессу. Чтение законов и по необходимости поиск прецедентов отныне занимали почти все мое время. Ко мне попадали документы обеих сторон, и я скрупулезно изучил факты. Мне кажется, даже сами стороны не знали факты дела так хорошо, как я.
Мне вспомнилась фраза покойного мистера Пинкатта: на фактах строится три четверти закона. Позже это подтвердил известный адвокат из Южной Африки мистер Леонард, тоже ныне покойный. Однажды, разбирая другое дело, я осознал, что, хотя справедливость на стороне моего клиента, закон, как мне показалось, оборачивается против него. В отчаянии я обратился к мистеру Леонарду за помощью. Он тоже увидел, что факты весьма запутанны, и воскликнул:
— Ганди! Я понял только одно: если мы позаботимся о фактах, то закон позаботится о себе сам. Давайте же тщательнее изучим факты по этому делу!
С этими словами он отправил меня разбирать дело дальше и предложил встретиться потом. Я по-новому взглянул на факты, а заодно наткнулся на один из старых южноафриканских процессов, который мог бы помочь в моем деле. Я обрадовался, вновь навестил мистера Леонарда и рассказал ему обо всем.
— Отлично, — сказал он. — Теперь мы выиграем это дело. Нужно только узнать, кто из судей будет его вести.
Но когда я готовил материалы по делу Дады Абдуллы, я поначалу пренебрег фактами. Факты несут в себе правду, а если мы твердо придерживаемся истины, закон непременно приходит нам на помощь. Я увидел, как значительны факты в деле Дады Аблуллы, а следовательно, закон обязан был встать на его сторону. Увидел я и другое: тяжба, если бы мы продолжили настаивать на ней, погубила бы и истца, и ответчика, которые приходились друг другу родственниками и жили в одном городе. Никто не знал, как долго продлится процесс. В суде дело могло разбираться бесконечно, но так и не принести пользы ни одной из сторон. А потому стороны хотели по возможности закончить спор как можно быстрее.
Тогда я встретился с шетом Тайибом и посоветовал не отказываться от арбитража. Кроме того, я рекомендовал ему обсудить этот вопрос с юрисконсультом. Я предположил, что, если найти арбитра, которому будут доверять обе стороны, дело закончится в кратчайшие сроки. Гонорары юристов росли так стремительно, что грозили разорить клиентов, какими бы солидными коммерсантами они ни были. Более того, дело отнимало у них много времени, так что его попросту не оставалось для работы, а между тем крепла и взаимная неприязнь. Мне стала противна моя работа. Адвокаты и юрисконсульты обеих сторон, как им, впрочем, и полагалось, подолгу выискивали лазейки в законах, чтобы использовать их в интересах своих клиентов. Я узнал, что выигравшая процесс сторона не возмещает понесенных расходов. Согласно постановлению о судебных издержках, последние оплачивались по фиксированным расценкам, но на практике стоимость услуг атторнеев оказывалась гораздо выше. Для меня все это было невыносимо. Я счел своим долгом примирить стороны и очень старался добиться этого. Наконец шет Тайиб согласился. Был выбран арбитр, который рассмотрел дело и вынес решение в пользу Дады Абдуллы.
Однако и это не удовлетворило меня. Если бы мой клиент потребовал немедленно возместить убытки, шет Тайиб не нашел бы сразу необходимой суммы, а меманские коммерсанты в Южной Африке придерживаются неписаного закона, гласящего, что лучше умереть, чем стать банкротом. Шет Тайиб не мог разом выплатить примерно тридцать семь тысяч фунтов плюс судебные издержки. Но он был полон решимости заплатить все до пая; он не хотел, чтобы его объявили банкротом. Оставался только один выход: Дада Абдулла мог разрешить ему выплачивать долг постепенно, небольшими суммами. И мой клиент оказался на высоте, предоставив шету Тайибу рассрочку на очень продолжительный срок. Мне было даже труднее добиться этой уступки, чем убедить стороны согласиться на арбитраж, но в результате оба коммерсанта остались довольны. Их еще больше зауважали. Моя радость была безгранична. Я получил представление о юридической практике, научился видеть в людях их лучшие качества и подбирать ключ к их сердцам. Я понял, что истинная задача адвоката — примирить противоборствующих. Я выучил этот урок и за двацать лет адвокатской практики в сотнях случаев добивался прекращения тяжбы путем частного соглашения. И я ничего не потерял: ни денег, ни, конечно же, своей души.
15. Религиозный фермент
Настало время снова вернуться к рассказу о моем общении с друзьями-христианами.
Мистера Бейкера все больше тревожило мое будущее. Как-то раз он решил взять меня с собой на веллингтонское молитвенное собрание. Христиане-протестанты раз в несколько лет устраивали подобные собрания с целью религиозного просвещения или, иначе, самоочищения. Можно также назвать это попыткой нового религиозного возрождения или возвращения к истокам христианства. Веллингтонское собрание было как раз таким. Председательствовал хорошо известный в этих местах богослов преподобный Эндрю Мюррей. Мистер Бейкер надеялся, что атмосфера религиозной экзальтации на собрании, энтузиазм и глубина веры собравшихся неизбежно приведут меня в лоно его церкви.
Но больше всего он надеялся на благотворное влияние молитвы. Он верил в таинство молитвы и был убежден, что Бог обязательно услышит ее, если она вознесена с искренней страстью. Он ссылался на опыт людей, подобных Джорджу Мюллеру из Бристоля, который полностью полагался на молитву даже в самых своих заурядных повседневных делах. Я выслушал его с бесстрастным вниманием и заверил, что ничто не помешает мне принять христианство, если я почувствую к нему истинное духовное влечение. Причем я давал подобные обещания без тени сомнения, поскольку давно научился следовать советам внутреннего голоса. Я с наслаждением доверял его решениям и подсказкам, и действовать вопреки ему мне было болезненно трудно.
Итак, мы отправились в Веллингтон[59]. Мистер Бейкер твердо решил путешествовать в компании цветного, и ему пришлось пережить немало неприятностей из-за меня. В один из дней мы были вынуждены прервать поездку, поскольку было воскресенье, а мистер Бейкер и его единомышленники не могли путешествовать в «день отдохновения». Хотя управляющий гостиницей при вокзале после долгих препирательств согласился предоставить мне номер, он наотрез отказался пропустить меня в столовую. Но мистер Бейкер не сдался. Он напомнил управляющему о правах постояльцев. Впрочем, я отчетливо сознавал, ка́к это для него трудно. В Веллингтоне я тоже поселился вместе с мистером Бейкером, и, несмотря на все его попытки скрыть, сколько это причиняет ему неудобств, я видел каждое из них.
Множество набожных христиан собралось на этом мероприятии. Меня искренне обрадовала их поразительная вера. Я был представлен преподобному Мюррею, а затем увидел, что многие из собравшихся молятся за меня. Мне понравились некоторые их псалмы, звучавшие очень мелодично.
Собрание длилось три дня. Я смог понять и по достоинству оценить религиозное рвение его участников, хотя при этом не видел причин изменять своей собственной вере, своей религии. Я не смог уверовать, что вознесусь на небеса и получу спасение, просто обратившись в христианство. Когда я откровенно сказал об этом некоторым из своих добрых друзей-христиан, они очень удивились. Но поделать я ничего не мог.
Мои затруднения были весьма серьезными. Дело не в том, что я не мог поверить в то, что Иисус был земным воплощением сына Господня и что вечную жизнь получит только тот, кто верует в него. Если Бог мог иметь сыновей, тогда все мы должны считаться его детьми. Если Иисус был подобен Богу или сам был Богом, тогда все люди подобны Богу или сами боги. Мой рассудок не позволял мне уверовать в то, что Иисус своей смертью и кровью искупил все грехи, совершаемые в этом мире, хотя метафорически здесь могла быть крупица истины. Но опять-таки: согласно христианскому учению, только люди наделены душой, а у всех остальных существ ее нет и их смерть означает полное исчезновение, однако моя вера говорила мне нечто противоположное. Я мог принять Иисуса как мученика, как воплощение жертвенности и как божественного учителя, но не как самого совершенного человека, когда-либо существовавшего на Земле. Его мученическая смерть на кресте стала величайшим примером для человечества, но в то, что в его смерти заключалась таинственная, чудесная добродетель, я не мог поверить. Благочестивый образ жизни подлинного христианина не дал бы мне ничего из того, чего не мог бы дать образ жизни человека любой другой религии. Я видел в жизни человека любой веры то же самое стремление к самосовершенствованию, о котором говорили христиане. С философской точки зрения в христианских принципах не было ничего необыкновенного, а в смысле жертвенности, как мне показалось, индусы значительно превосходили христиан. Одним словом, я не смог считать христианство наиболее совершенной религией или величайшей из всех.
Я делился своими мнениями с друзьями-христианами при каждом удобном случае, но их ответы на мои аргументы не удовлетворяли меня.
Получалось, что, если я не мог воспринимать христианство как наиболее совершенную или величайшую из религий, я не мог быть уверен, что такой религией является индуизм. Его недостатки я видел очень ясно. Неприкасаемость была частью индуизма, но только сгнившей его частью, отвратительным пережитком. Мне оставался непонятен сам смысл разделения людей на многочисленные секты и касты. Как следовало толковать утверждение, что веды вдохновлены словом Божьим? А если и так, то разве не приходится ли тогда верить в божественное происхождение Библии и Корана?