Сижу и любуюсь природой. Внизу подо мной, где кончается крутяк, большой сугроб. Прямо из него торчит большая сосна, но вершина её ниже меня, так что не мешает мне смотреть вперёд. Всё было хорошо видно и впереди и вокруг – и озеро подо льдом и редколесье с оттаявшими полянами.
Развернул я газету с хлебом, положил на колени, жую, смотрю вокруг. Так всё хорошо – солнышко пригревает, в посёлке, слышно, лают собаки, и кто-то стучит топором.
И вдруг подо мной раздаётся какое-то шипение вроде, со свистом. Сразу я как-то не обратил на это внимания. А снизу, прямо из-под меня, опять что-то шипит. Вот так: «Щ-щ-щ-щ!»
Тогда я убрал газету с хлебом, положил её на землю и посмотрел вниз, под себя. Около самых сапог в этой куче земли была дыра. Как я её сразу не заметил! Шипение шло оттуда. Я подумал сначала, что это змеи отогрелись на солнце и шипят. Потом подумал, что раз в земле дыра, то это нора барсука. И он сердится, что не может из норы выйти.
Тогда я встал перед этой дырой на колени. Так, что солнце светило мне в спину, левой рукой упёрся в склон ниже дыры, а правой – в её верхний край. И заглянул внутрь. А оттуда всё так же шипел и шипел кто-то.
Там внутри было темно, и я его не сразу разглядел. И вдруг увидел от своего носа, сантиметрах в двадцати, морду медведя. Нос, глаз и мохнатое ухо!
Медведь не шевелился. Только внимательно смотрел на меня, ворочал носом, моргал и почему-то равномерно шипел.
Вот так мы и смотрели друг на друга несколько секунд. Потом схватил я ружьё и на четвереньках задом пополз вниз по склону.
Медведь из берлоги за мной не вышел.
Около сугроба, у сосны, я вскочил и побежал, а потом остановился, вытряхнул из сапог снег и пошёл домой. А хлеб так и остался там около медведя. Интересно – он его съест?
Вот и вся история, которую рассказал мне Валерий.
На следующий день мы ходили к этой берлоге. B ружьях у нас были патроны с пулями, но медведя там уже не было. Только газета от валеркиного завтрака валялась внизу, около сугроба.
На солонце
Этот солонец был виден издалека – почти от самого устья Чулышмана. Оттуда, с песчаных наносных отмелей, поросшим ивняком и тамариском, просматривался Кыгинский залив. B самом его конце, как бы в углу, возносились мощные скальные пласты.
Прямо над ними, там, где они уже были покрыты почвой и зеленью, серели небольшие выходы минерализованных глин. Это и были солонцы. И маралы выгрызли в них пещерки. B одной из них я бы свободно поместился. Остальные – поменьше.
Была пора, когда на маральих тропах, на звериных переходах начинает попадаться свежий помёт этих оленей, состоящий целиком из глины. Этакие светло-жёлтые глиняные катышки. Олени грызут и едят глину. В апреле маралы начинают посещать солонцы, переходя на сочные травянистые летние корма. Этим они и промассируют свой кишечник и избавятся от внутренних паразитов.
В тот майский день шла низовка, и ветер волочил по склонам рваные серые комья облаков. Моросил дождь, и погода была совсем не майская. По тропе над Кыгинским заливом я шёл, закутавшись в зелёный плащ-дождевик. Около тропы я поднял взъерошенного какого-то рябчика, который, словно угорелый, умчался от меня в глубину березняка, то и дело задевая за ветки крыльями.
Я приготовился увидеть на солонце маралов, но то, что они появились сразу неподалёку от меня, было полной неожиданностью.
Как только я вышел к солонцу, от него шарахнулись и побежали сразу несколько оленей. Я не успел сосчитать, сколько их там было, потому что поскользнулся на мокром склоне и чуть не укатился под обрыв. Я только увидел, как они метнулись от солонца.
Пока я поднимался, зверей и след простыл.